DOI: 10.7256/2454-0609.2014.6.14557

Аннотация: В статье исследуется феномен любительской фотографии конца XIX – начала XX в. на примере деятельности Н. М. Щапова (1881–1960). Выдвигается тезис, что любительская фотография наиболее четко выявляет взаимосвязь между автором фотографий, сделанными им снимками и зрителями, для которых они предназначаются. Ситуация «близкого соседства» трех названных составляющих дает возможность проанализировать феномен фотолюбительства как особую практику, которая помогает структурировать и поддерживать социальные связи внутри и вне семейной группы, а также выстраивать «коллективное семейное воображение» относительно прошлого. Фотография показывает, как формируется «личная хронология» членов семьи, как складывается периодизация семейной истории. Рассмотренный в статье пример позволяет также показать детали трансформации любительской фотографии в фотографию, имеющую статус семейной. В качестве метода исследования используется микроисторический подход. С его помощью можно уменьшить масштаб исследования и рассмотреть конкретный уникальный случай, в котором нашли отражение более общие социальные процессы. Подходы микроистории подразумевают внимание к деталям и подробностям. Изучив их, можно сделать вывод о том, как тот или иной конкретный человек соотносит себя с более широкой общностью, как трактует свои связи с ней (в качестве такой общности выступает, в первую очередь, семейная группа). Новизна исследования заключается в том, что впервые на основании изучения любительской фотографической практики отдельного человека выявляются невидимые извне темпоральные представления и социальные структуры, определяющие взаимодействие человека и его среды. Проанализирован феномен «семейной истории» как личного опыта автора любительской семейно-генеалогической реконструкции.

DOI: 10.7256/2454-0609.2014.6.66352

Аннотация: В статье исследуется феномен любительской фотографии конца XIX – начала XX в. на примере деятельности Н. М. Щапова (1881–1960). Выдвигается тезис, что любительская фотография наиболее четко выявляет взаимосвязь между автором фотографий, сделанными им снимками и зрителями, для которых они предназначаются. Ситуация «близкого соседства» трех названных составляющих дает возможность проанализировать феномен фотолюбительства как особую практику, которая помогает структурировать и поддерживать социальные связи внутри и вне семейной группы, а также выстраивать «коллективное семейное воображение» относительно прошлого. Фотография показывает, как формируется «личная хронология» членов семьи, как складывается периодизация семейной истории. Рассмотренный в статье пример позволяет также показать детали трансформации любительской фотографии в фотографию, имеющую статус семейной. В качестве метода исследования используется микроисторический подход. С его помощью можно уменьшить масштаб исследования и рассмотреть конкретный уникальный случай, в котором нашли отражение более общие социальные процессы. Подходы микроистории подразумевают внимание к деталям и подробностям. Изучив их, можно сделать вывод о том, как тот или иной конкретный человек соотносит себя с более широкой общностью, как трактует свои связи с ней (в качестве такой общности выступает, в первую очередь, семейная группа). Новизна исследования заключается в том, что впервые на основании изучения любительской фотографической практики отдельного человека выявляются невидимые извне темпоральные представления и социальные структуры, определяющие взаимодействие человека и его среды. Проанализирован феномен «семейной истории» как личного опыта автора любительской семейно-генеалогической реконструкции.

DOI: 10.7256/2454-0609.2014.6.14879

Аннотация: Перестройку, крушение советской идеологии и СССР можно свести к ряду причин и факторов, которые в комплексе позволяют понять совершенно непредсказуемый распад Советского Союза. Одним из таких факторов был опыт СБСЕ. Уже сразу после подписания Заключительного акта в 1975 г. хельсинкский процесс вопреки оптимизму советского руководства начал сказываться деструктивным образом на политической системе страны. Выработанный на общеевропейском уровне кодекс поведения государств в условиях мира между собой, а также по отношению к своим гражданам вызвал далеко отдававшееся эхо как в западной, так и в советской общественности – несмотря на критику и сомнения западного сообщества в начале 1970-х гг. Если до прихода Горбачева к власти оглашение новых принципов и требование их выполнения оставались делом диссидентского движения, которое подвергалось репрессиям, а сам хельсинкский процесс выступал, скорее, как форум политико-пропагандистской конфронтации между Востоком и Западом, то с началом перестройки международные обязательства стали приобретать всеобщую огласку и действенность в Союзе, а СБСЕ стало одним из приоритетных направлений советской внешней политики. Либерализация общественной жизни в СССР (амнистии политических заключенных, прекращение преследования инакомыслящих, информационная и эмиграционная политика) и пополнение понятия безопасности гуманитарными параметрами уходили своими корнями к хельсинкскому процессу и легитимизировались данными в его рамках обязательствами. Историческое значение при этом имела Венская встреча СБСЕ с инициативой Кремля о созыве в Москве конференции по правам человека, которая наряду с принятыми новыми обязательствами инструментализировалась обществом и новым руководством для дальнейшей демократизации страны. Благодаря СБСЕ в СССР была решена масса конкретных гуманитарных вопросов и принят ряд законов на пути к правовому государству. Под влиянием хельсинкского процесса происходило внедрение демократических западно-либеральных принципов в советскую политическую и идеологическую жизнь, что привело, в свою очередь, к кризису идеологии и в совокупности с другими факторами – крушению СССР. Глобальное же историческое значение хельсинкского процесса заключалось в преодолении идеологических штампов, деидеологизации международных отношений и признании универсальности прав человека, а также легитимности их международной защиты. Именно в результате хельсинкского процесса права человека стали составной частью дипломатических отношений. В конечном счете все это и послужило предпосылкой для завершения холодной войны.

DOI: 10.7256/2454-0609.2014.6.66353

Аннотация: Перестройку, крушение советской идеологии и СССР можно свести к ряду причин и факторов, которые в комплексе позволяют понять совершенно непредсказуемый распад Советского Союза. Одним из таких факторов был опыт СБСЕ. Уже сразу после подписания Заключительного акта в 1975 г. хельсинкский процесс вопреки оптимизму советского руководства начал сказываться деструктивным образом на политической системе страны. Выработанный на общеевропейском уровне кодекс поведения государств в условиях мира между собой, а также по отношению к своим гражданам вызвал далеко отдававшееся эхо как в западной, так и в советской общественности – несмотря на критику и сомнения западного сообщества в начале 1970-х гг. Если до прихода Горбачева к власти оглашение новых принципов и требование их выполнения оставались делом диссидентского движения, которое подвергалось репрессиям, а сам хельсинкский процесс выступал, скорее, как форум политико-пропагандистской конфронтации между Востоком и Западом, то с началом перестройки международные обязательства стали приобретать всеобщую огласку и действенность в Союзе, а СБСЕ стало одним из приоритетных направлений советской внешней политики. Либерализация общественной жизни в СССР (амнистии политических заключенных, прекращение преследования инакомыслящих, информационная и эмиграционная политика) и пополнение понятия безопасности гуманитарными параметрами уходили своими корнями к хельсинкскому процессу и легитимизировались данными в его рамках обязательствами. Историческое значение при этом имела Венская встреча СБСЕ с инициативой Кремля о созыве в Москве конференции по правам человека, которая наряду с принятыми новыми обязательствами инструментализировалась обществом и новым руководством для дальнейшей демократизации страны. Благодаря СБСЕ в СССР была решена масса конкретных гуманитарных вопросов и принят ряд законов на пути к правовому государству. Под влиянием хельсинкского процесса происходило внедрение демократических западно-либеральных принципов в советскую политическую и идеологическую жизнь, что привело, в свою очередь, к кризису идеологии и в совокупности с другими факторами – крушению СССР. Глобальное же историческое значение хельсинкского процесса заключалось в преодолении идеологических штампов, деидеологизации международных отношений и признании универсальности прав человека, а также легитимности их международной защиты. Именно в результате хельсинкского процесса права человека стали составной частью дипломатических отношений. В конечном счете все это и послужило предпосылкой для завершения холодной войны.

DOI: 10.7256/2454-0609.2014.6.14902

Аннотация: Второй пятилетний план развития народного хозяйства СССР был ориентирован на ускоренную индустриализацию страны, предусматривая, помимо прочего, широкое развертывание строительства автогужевых дорог областного значения и сооружение дорог высшего уровня – автомагистралей. В ситуации острой нехватки ресурсов всех типов – финансовых, материально-технических, рабочей силы – руководством страны было принято решение о привлечении на строительство дорог заключенных ГУЛАГа. Приказ НКВД № 0012 от 10 января 1936 г. «О замене вольнонаемной рабочей силы, занятой на автодорожном строительстве, заключенными» включил в сферу деятельности НКВД и эту отрасль народного хозяйства. ГУЛАГ поставлял на стройки заключенных, для инженерно-технического обеспечения работ в НКВД был организован ГУШОСДОР – первый главк, имевший только производственные функции. 5 февраля 1936 г. началось сооружение первых советских автомагистралей Москва–Минск и Москва–Киев, для чего были организованы Вяземский и Калужский исправительно-трудовые лагеря НКВД. Из нескольких проектов дорог, предложенных на рассмотрение Сталину, был выбран тот, который отвечал возможностям и потребностям государства. Предполагалось в 1936 г. с нуля возвести земляное полотно трассы, в 1937 г. – уложить асфальтобетонное покрытие. В Вяземлаге на работах было занято: в апреле – 12 тысяч заключенных, в июле – 44 тысяч, в октябре – 56 тысяч. Кроме того, на возведении дороги трудились тысячи колхозников, организованных в порядке общественных работ – «трудового участия населения». За рубежом возведение этих дорог было расценено как усиление экспансионистской политики Советского Союза.

DOI: 10.7256/2454-0609.2014.6.66354

Аннотация: Второй пятилетний план развития народного хозяйства СССР был ориентирован на ускоренную индустриализацию страны, предусматривая, помимо прочего, широкое развертывание строительства автогужевых дорог областного значения и сооружение дорог высшего уровня – автомагистралей. В ситуации острой нехватки ресурсов всех типов – финансовых, материально-технических, рабочей силы – руководством страны было принято решение о привлечении на строительство дорог заключенных ГУЛАГа. Приказ НКВД № 0012 от 10 января 1936 г. «О замене вольнонаемной рабочей силы, занятой на автодорожном строительстве, заключенными» включил в сферу деятельности НКВД и эту отрасль народного хозяйства. ГУЛАГ поставлял на стройки заключенных, для инженерно-технического обеспечения работ в НКВД был организован ГУШОСДОР – первый главк, имевший только производственные функции. 5 февраля 1936 г. началось сооружение первых советских автомагистралей Москва–Минск и Москва–Киев, для чего были организованы Вяземский и Калужский исправительно-трудовые лагеря НКВД. Из нескольких проектов дорог, предложенных на рассмотрение Сталину, был выбран тот, который отвечал возможностям и потребностям государства. Предполагалось в 1936 г. с нуля возвести земляное полотно трассы, в 1937 г. – уложить асфальтобетонное покрытие. В Вяземлаге на работах было занято: в апреле – 12 тысяч заключенных, в июле – 44 тысяч, в октябре – 56 тысяч. Кроме того, на возведении дороги трудились тысячи колхозников, организованных в порядке общественных работ – «трудового участия населения». За рубежом возведение этих дорог было расценено как усиление экспансионистской политики Советского Союза.

DOI: 10.7256/2454-0609.2014.6.14910

Аннотация: Статья написана в рамках фундаментального научного проекта «Виртуальная реконструкция московского Страстного монастыря (середина XVII – начало XX вв.): анализ эволюции пространственной инфраструктуры на основе методов 3D-моделирования», выполняемого в рамках исторического факультета МГУ (2014–2015). Выявление материала, связанного с монастырем (в т. ч. и архивного), использование уже полученных результатов моделирования и пространственной реконструкции комплекса требуют оценки этого значимого социокультурного объекта в широком российском историко-культурном контексте XVII – конца XIX вв. Статья имеет постановочный характер, в ней намечаются и рассматриваются в общих чертах важнейшие процессы, связанные с функционированием монастырского комплекса, включенного в жизнь не только Москвы, но и всей России. Роль Страстного монастыря вписывается в такие важные общеисторические и общекультурные проблемы, как история Церкви и ее учреждений; функции городского монастыря в синодальный период и до него; история общественной благотворительности и призрения; хозяйственная деятельность монастыря в связи с религиозными и социальными функциями, в контексте социального и экономического развития страны; особенности женских обителей в контексте гендерной истории России; история повседневности монастырей Москвы; роль монастыря в повседневной жизни столичного российского города на разных его этапах.

DOI: 10.7256/2454-0609.2014.6.66355

Аннотация: Статья написана в рамках фундаментального научного проекта «Виртуальная реконструкция московского Страстного монастыря (середина XVII – начало XX вв.): анализ эволюции пространственной инфраструктуры на основе методов 3D-моделирования», выполняемого в рамках исторического факультета МГУ (2014–2015). Выявление материала, связанного с монастырем (в т. ч. и архивного), использование уже полученных результатов моделирования и пространственной реконструкции комплекса требуют оценки этого значимого социокультурного объекта в широком российском историко-культурном контексте XVII – конца XIX вв. Статья имеет постановочный характер, в ней намечаются и рассматриваются в общих чертах важнейшие процессы, связанные с функционированием монастырского комплекса, включенного в жизнь не только Москвы, но и всей России. Роль Страстного монастыря вписывается в такие важные общеисторические и общекультурные проблемы, как история Церкви и ее учреждений; функции городского монастыря в синодальный период и до него; история общественной благотворительности и призрения; хозяйственная деятельность монастыря в связи с религиозными и социальными функциями, в контексте социального и экономического развития страны; особенности женских обителей в контексте гендерной истории России; история повседневности монастырей Москвы; роль монастыря в повседневной жизни столичного российского города на разных его этапах.

DOI: 10.7256/2454-0609.2014.6.14892

Аннотация: В статье на опыте двух войн начала XX в. рассматриваются роль иконы на войне, отношение к ней со стороны священнослужителей, военнослужащих, а также и врага. Кроме того, освещаются истории двух чудотворных икон – Порт-Артурской и Августовской. Отдельное внимание уделено работе Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию нарушений законов и обычаев войны австро-венгерскими и германскими войсками и выявлению случаев осквернения и уничтожения икон. На основе исследования различных групп источников выявляется назначение иконы на войне, проанализированы как традиционные ритуалы, сопряженные с выносом икон, так и мероприятия пропагандистского характера, в которых иконе отводилась ключевая роль. Затрагивается также вопрос о причинах изменения отношения к иконам не только солдат и офицерства, но и самого духовенства, в т. ч. и протопресвитера военного и морского духовенства. Кроме того, в статье рассматриваются наиболее почитаемые именно в военное время иконы, прослеживаются судьбы отдельных икон, связанных с историей войн, их гибель и спасение, осквернение и сознательное уничтожение врагом. Освещаются проблемы, связанные с признанием чудотворными двух икон, анализируются вопросы иконографии, отношение к ней Синода, проблемы копирования и сохранности списков этих икон, а также обстоятельства их утраты и обретения. Анализируются причины неудач религиозной пропаганды в годы Русско-японской и Первой мировой войн. Исследование проведено на основе изучения различных групп опубликованных и неопубликованных (архивных, - в частности из Российского государственного исторического архива) документов: законодательных актов, делопроизводственных документов государственных органов и органов управления церковью, публицистики, документов личного происхождения (писем, дневников, мемуаров...). Новизна исследования состоит в привлечении для анализа "чудотворных икон" русско-японкой и Первой мировой войны в качестве самостоятельных объектов исследования на предмет анализа процесса сотворения легенды о самих иконах, а также их пропагандистской роли во время войны. Отдельно рассматриваются вопросы, связанные с канонизацией икон в наше время. Основные выводы исследования связаны с анализом роли иконы на войне в целом и конкретных ситуаций использования икон для одушевления войск.

DOI: 10.7256/2454-0609.2014.6.66356

Аннотация: В статье на опыте двух войн начала XX в. рассматриваются роль иконы на войне, отношение к ней со стороны священнослужителей, военнослужащих, а также и врага. Кроме того, освещаются истории двух чудотворных икон – Порт-Артурской и Августовской. Отдельное внимание уделено работе Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию нарушений законов и обычаев войны австро-венгерскими и германскими войсками и выявлению случаев осквернения и уничтожения икон. На основе исследования различных групп источников выявляется назначение иконы на войне, проанализированы как традиционные ритуалы, сопряженные с выносом икон, так и мероприятия пропагандистского характера, в которых иконе отводилась ключевая роль. Затрагивается также вопрос о причинах изменения отношения к иконам не только солдат и офицерства, но и самого духовенства, в т. ч. и протопресвитера военного и морского духовенства. Кроме того, в статье рассматриваются наиболее почитаемые именно в военное время иконы, прослеживаются судьбы отдельных икон, связанных с историей войн, их гибель и спасение, осквернение и сознательное уничтожение врагом. Освещаются проблемы, связанные с признанием чудотворными двух икон, анализируются вопросы иконографии, отношение к ней Синода, проблемы копирования и сохранности списков этих икон, а также обстоятельства их утраты и обретения. Анализируются причины неудач религиозной пропаганды в годы Русско-японской и Первой мировой войн. Исследование проведено на основе изучения различных групп опубликованных и неопубликованных (архивных, - в частности из Российского государственного исторического архива) документов: законодательных актов, делопроизводственных документов государственных органов и органов управления церковью, публицистики, документов личного происхождения (писем, дневников, мемуаров...). Новизна исследования состоит в привлечении для анализа "чудотворных икон" русско-японкой и Первой мировой войны в качестве самостоятельных объектов исследования на предмет анализа процесса сотворения легенды о самих иконах, а также их пропагандистской роли во время войны. Отдельно рассматриваются вопросы, связанные с канонизацией икон в наше время. Основные выводы исследования связаны с анализом роли иконы на войне в целом и конкретных ситуаций использования икон для одушевления войск.

DOI: 10.7256/2454-0609.2014.6.14899

Аннотация: Расцвет символизма совпал с периодом становления массовой культуры в России. В статье рассматривается ряд моментов взаимного влияния элитарного культурного направления и массовой культуры. Реакция символистов на массовый модернизм и внедрение рынка в литературу была резко негативной, так как для поэтов было очевидно, что их идеи подвергаются снижению, а публика в самом символизме интересуется лишь поверхностным слоем. К тому же один из периодов особо импульсивного развития массовой развлекательной культуры пришелся на время революции 1905–1907 гг. и последующей реакции. В неприятии символистами вторжения принципа «денежного варварства» (выражение Д. С. Мережковского) в область культуры проявилось, по мнению автора статьи, наследование символизмом идей Вл. С. Соловьева. Несмотря на умозрительное неприятие рынка и попытки символистов с помощью жизнетворчества преодолеть власть материальных факторов над человеческой жизнью, на практике символисты, во-первых, интересовались отдельными проявлениями массовой развлекательной культуры, во-вторых, работали с привлекательными для городской публики темами и завоевывали у нее популярность. Жизнетворчество русского символизма породило культурные продукты нового типа – модели творческого поведения, – успешность которых позволяет говорить о том, что символизм на практике испытал большое влияние индустрии культуры, с которой активно боролся в теории.

DOI: 10.7256/2454-0609.2014.6.66357

Аннотация: Расцвет символизма совпал с периодом становления массовой культуры в России. В статье рассматривается ряд моментов взаимного влияния элитарного культурного направления и массовой культуры. Реакция символистов на массовый модернизм и внедрение рынка в литературу была резко негативной, так как для поэтов было очевидно, что их идеи подвергаются снижению, а публика в самом символизме интересуется лишь поверхностным слоем. К тому же один из периодов особо импульсивного развития массовой развлекательной культуры пришелся на время революции 1905–1907 гг. и последующей реакции. В неприятии символистами вторжения принципа «денежного варварства» (выражение Д. С. Мережковского) в область культуры проявилось, по мнению автора статьи, наследование символизмом идей Вл. С. Соловьева. Несмотря на умозрительное неприятие рынка и попытки символистов с помощью жизнетворчества преодолеть власть материальных факторов над человеческой жизнью, на практике символисты, во-первых, интересовались отдельными проявлениями массовой развлекательной культуры, во-вторых, работали с привлекательными для городской публики темами и завоевывали у нее популярность. Жизнетворчество русского символизма породило культурные продукты нового типа – модели творческого поведения, – успешность которых позволяет говорить о том, что символизм на практике испытал большое влияние индустрии культуры, с которой активно боролся в теории.

DOI: 10.7256/2454-0609.2014.6.14860

Аннотация: После поражения Китая в войне с Японией в 1895 г. дальневосточная политика великих держав активизировалась. События и процессы, происходившие в регионе, вызвали повышенный интерес общественности. На этот интерес откликнулась пресса, отчасти формируя, отчасти выражая бытовавшие мнения. В статье на материалах «большой» столичной либеральной печати исследуются характерные для образованных кругов русского общества взгляды на ключевых западных участников китайского кризиса, на их политику и характер взаимоотношений с Россией. Анализ публикаций газет и журналов позволяет автору сделать вывод о том, что, несмотря на неоднородность представленных точек зрения, отмечается наличие общих тенденций. Имело место положительное или нейтральное освещение политики Франции, сложное отношение к конкурентам (Германии и Америке) и в целом негативное – к Британии. Нередко по степени близости взаимоотношений с Англией оценивалась мера опасности того или иного соперника. В то же время приоритетными считались интересы мира и общеевропейской солидарности, ради которых державам следовало стремиться к согласию.

DOI: 10.7256/2454-0609.2014.6.66358

Аннотация: После поражения Китая в войне с Японией в 1895 г. дальневосточная политика великих держав активизировалась. События и процессы, происходившие в регионе, вызвали повышенный интерес общественности. На этот интерес откликнулась пресса, отчасти формируя, отчасти выражая бытовавшие мнения. В статье на материалах «большой» столичной либеральной печати исследуются характерные для образованных кругов русского общества взгляды на ключевых западных участников китайского кризиса, на их политику и характер взаимоотношений с Россией. Анализ публикаций газет и журналов позволяет автору сделать вывод о том, что, несмотря на неоднородность представленных точек зрения, отмечается наличие общих тенденций. Имело место положительное или нейтральное освещение политики Франции, сложное отношение к конкурентам (Германии и Америке) и в целом негативное – к Британии. Нередко по степени близости взаимоотношений с Англией оценивалась мера опасности того или иного соперника. В то же время приоритетными считались интересы мира и общеевропейской солидарности, ради которых державам следовало стремиться к согласию.