DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.17452

Аннотация: Объектом исследования в статье выступает категория макам, неоднозначно понимаемая сегодня при описании «классических» музыкальных традиций мусульманского Востока. С целью выявления генезиса понятия привлекаются исторические данные о систематизации ладов в средневековой культуре исламской цивилизации (VII-XVII века). Представлена концепция о трех этапах развития музыки в исламской цивилизации, определяемых рождением литературных языков (арабского, персидского, турецкого) с доминированием иранских элементов культуры в XI-XIV веках. Раскрываются особенности творчества Барбада, Ибрахима ал-Маусили, Сафи ад-Дина, Кутб ад-Дина и других, причастных к формированию представлений о ладах. Анализ музыкальных терминов, рефлектирующих средневековые лады, их наименования, номенклатуру, позволяет утверждать: термин макам стал употребляться не в арабских, а в персидских и турецких трактатах после XIV века наряду с аналогичными лексемами (шадд, ангам, парде, даур), предназначенными для определения интервальной структуры лада – звукоряда. Однако, категория макам/макамат не является аналогом «лада»/«народных ладов», а выражает новую цивилизационную сущность, раскрытию которой способствовала разработанная в XIII веке Сафи ад-Дином система ладов (12 шудуд и 6 авазат). В ее основе лежала идея та’сир («этос») – эмоционального воздействия двенадцати ладов (а не отдельных тонов) на человека и характер народов. Антропопатическая направленность данного учения сближала музыку с астрологией и терапией, служила развитию концепции музыкального искусства, которое с помощью широко распространенного термина макам («стоянка», «станция»), вводимого в суфийские, терапевтические, музыкальные трактаты, наполнялось эзотерическим опытом. Макам стал для музыкантов не столько узко теоретической категорией для обозначения лада, сколько центральным понятием для определения места музыки в культуре мусульман. Исторический и культурологический методы являются основными в данной статье. Они позволяют выделить особенности исследуемой культуры и достичь адекватности в постижении ее музыкального искусства при анализе исторических данных по музыке и теоретической интерпретации аутентичных музыкальных категорий, относящихся к формированию представлений о ладах в целом, и о макаме в частности. Макам впервые очерчен исторически, как объект музыковедческого исследования, выявлено не древнее, а достаточно позднее появление данной категории в музыкальных трактатах, конкретизировано его музыкально-теоретическое описание в рукописях до 15 века. Результаты исследования генезиса музыкальной категории макам предоставляют возможность исторически более адекватного ее понимания и способствуют проведению дальнейших исследований, как в области изучения современных региональных (национальных) музыкальных традиций, связанных с феноменом макам, так и в исследованиях сравнительного характера.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.67324

Аннотация: Объектом исследования в статье выступает категория макам, неоднозначно понимаемая сегодня при описании «классических» музыкальных традиций мусульманского Востока. С целью выявления генезиса понятия привлекаются исторические данные о систематизации ладов в средневековой культуре исламской цивилизации (VII-XVII века). Представлена концепция о трех этапах развития музыки в исламской цивилизации, определяемых рождением литературных языков (арабского, персидского, турецкого) с доминированием иранских элементов культуры в XI-XIV веках. Раскрываются особенности творчества Барбада, Ибрахима ал-Маусили, Сафи ад-Дина, Кутб ад-Дина и других, причастных к формированию представлений о ладах. Анализ музыкальных терминов, рефлектирующих средневековые лады, их наименования, номенклатуру, позволяет утверждать: термин макам стал употребляться не в арабских, а в персидских и турецких трактатах после XIV века наряду с аналогичными лексемами (шадд, ангам, парде, даур), предназначенными для определения интервальной структуры лада – звукоряда. Однако, категория макам/макамат не является аналогом «лада»/«народных ладов», а выражает новую цивилизационную сущность, раскрытию которой способствовала разработанная в XIII веке Сафи ад-Дином система ладов (12 шудуд и 6 авазат). В ее основе лежала идея та’сир («этос») – эмоционального воздействия двенадцати ладов (а не отдельных тонов) на человека и характер народов. Антропопатическая направленность данного учения сближала музыку с астрологией и терапией, служила развитию концепции музыкального искусства, которое с помощью широко распространенного термина макам («стоянка», «станция»), вводимого в суфийские, терапевтические, музыкальные трактаты, наполнялось эзотерическим опытом. Макам стал для музыкантов не столько узко теоретической категорией для обозначения лада, сколько центральным понятием для определения места музыки в культуре мусульман. Исторический и культурологический методы являются основными в данной статье. Они позволяют выделить особенности исследуемой культуры и достичь адекватности в постижении ее музыкального искусства при анализе исторических данных по музыке и теоретической интерпретации аутентичных музыкальных категорий, относящихся к формированию представлений о ладах в целом, и о макаме в частности. Макам впервые очерчен исторически, как объект музыковедческого исследования, выявлено не древнее, а достаточно позднее появление данной категории в музыкальных трактатах, конкретизировано его музыкально-теоретическое описание в рукописях до 15 века. Результаты исследования генезиса музыкальной категории макам предоставляют возможность исторически более адекватного ее понимания и способствуют проведению дальнейших исследований, как в области изучения современных региональных (национальных) музыкальных традиций, связанных с феноменом макам, так и в исследованиях сравнительного характера.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.16838

Аннотация: На базе развиваемого автором подхода синергийной антропологии и на примере традиции и практики православного исихазма освещается проблема отношений между духовными практиками/традициями и культурными практиками/традициями. Предложена оригинальная концептуализация проблемы в рамках синергийной антропологии, вводящая ряд новых общих понятий, таких как примыкающие и поддерживающие антропологические практики, имманентная культура духовной практики и др. Прослеживается эволюция взаимоотношений исихазма и культуры в истории Византии, с особым вниманием к Исихастскому возрождению 14 в. как выделенному периоду, когда исихазм стал определяющим фактором как на антропологическом, так и на социальном уровне реальности. Методология исследования включает в себя: постановку проблемы, сравнительный анализ, концептуализацию, анализ эволюции взаимоотношений исихазма и культуры. Исторический анализ позволяет сформулировать выводы о предпосылках и перспективах конвергенции, диалога и синергии духовной традиции и культурной традиции в условиях современности. Кроме того, в результате удалось по-новому взглянуть и на эволюцию культуры и, с культурологической точки зрения, охарактеризовать исихазм.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.67325

Аннотация: На базе развиваемого автором подхода синергийной антропологии и на примере традиции и практики православного исихазма освещается проблема отношений между духовными практиками/традициями и культурными практиками/традициями. Предложена оригинальная концептуализация проблемы в рамках синергийной антропологии, вводящая ряд новых общих понятий, таких как примыкающие и поддерживающие антропологические практики, имманентная культура духовной практики и др. Прослеживается эволюция взаимоотношений исихазма и культуры в истории Византии, с особым вниманием к Исихастскому возрождению 14 в. как выделенному периоду, когда исихазм стал определяющим фактором как на антропологическом, так и на социальном уровне реальности. Методология исследования включает в себя: постановку проблемы, сравнительный анализ, концептуализацию, анализ эволюции взаимоотношений исихазма и культуры. Исторический анализ позволяет сформулировать выводы о предпосылках и перспективах конвергенции, диалога и синергии духовной традиции и культурной традиции в условиях современности. Кроме того, в результате удалось по-новому взглянуть и на эволюцию культуры и, с культурологической точки зрения, охарактеризовать исихазм.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.17330

Аннотация: Автор выделяет структурные компоненты субкультуры, определяющие перспективы ее развития и влияние на общую культуру: мировоззренческое, творческое, социальное и политическое основания. Количество действующих оснований субкультуры прямо пропорционально сроку «жизни» субкультуры и ее влиятельности. В субкультурной деятельности выделяются три основных этапа «вовлечение в субкультуру», «субкультурная инициация», «возвращение» и их подэтапы. Структура субкультурной деятельности сопоставляются с эволюцией личности. Приводятся описание и функции основных архетипических ролей, выполняемых участниками субкультурной деятельности: Герой, Наставник, Привратник, Вестник, Оборотень, Тень, Союзник, Плут. Методологической основой исследования являются: концепция культурно-исторического типа Н.Я. Данилевского, сравнительно-типологический метод В.Я. Проппа, Дж. Кэмпебелла и Кр. Воглера. Структурно-аналитический подход к изучению субкультур позволяет исследовать субкультурную деятельность в динамике. В итоге разработанный подход обеспечивает создание завершенного портрета субкультуры, включающего не только ее разностороннее описание, но и анализ ее влияния на человека (конкретного представителя) и на систему культуру.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.67326

Аннотация: Автор выделяет структурные компоненты субкультуры, определяющие перспективы ее развития и влияние на общую культуру: мировоззренческое, творческое, социальное и политическое основания. Количество действующих оснований субкультуры прямо пропорционально сроку «жизни» субкультуры и ее влиятельности. В субкультурной деятельности выделяются три основных этапа «вовлечение в субкультуру», «субкультурная инициация», «возвращение» и их подэтапы. Структура субкультурной деятельности сопоставляются с эволюцией личности. Приводятся описание и функции основных архетипических ролей, выполняемых участниками субкультурной деятельности: Герой, Наставник, Привратник, Вестник, Оборотень, Тень, Союзник, Плут. Методологической основой исследования являются: концепция культурно-исторического типа Н.Я. Данилевского, сравнительно-типологический метод В.Я. Проппа, Дж. Кэмпебелла и Кр. Воглера. Структурно-аналитический подход к изучению субкультур позволяет исследовать субкультурную деятельность в динамике. В итоге разработанный подход обеспечивает создание завершенного портрета субкультуры, включающего не только ее разностороннее описание, но и анализ ее влияния на человека (конкретного представителя) и на систему культуру.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.17120

Аннотация: Предметом данной статьи является феномен агона (принцип состязательности) в рамках античного культурно-исторического комплекса; его зависимость от античного архаического мифологического комплекса и особенности, возникшей на его основе, олимпийской религии. Агональная традиция греко-римского мира как актуализация принципа состязательности в социокультурном процессе рассматривается в контексте социально-экономических и политических особенностей античной цивилизации, прежде всего, такой ключевой ее характеристики, как полисная модель общественной организации, сформировавшейся к VI веку до н.э. Методологической основой данной работы являются: метод восхождения от абстрактного к конкретному, принцип историзма, компаративистский анализ. Новизна и выводы данной статьи заключается в следующем. Агон как актуализация принципа состязательности в греко-римской традиции стал возможен в силу специфики античного архаического мифа и олимпийской религии, которая заключается в отсутствии догматизированных норм и регламентаций поведения индивида, которые ограничивали его социальную активность. Комплекс героического ориентировал индивида на сверх усилие в свободной и честной конкуренции с целью достижения апофеоза. Отсутствие развитого танатологического аспекта способствовало усилиям индивида на достижение успеха в сфере имманентного.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.67327

Аннотация: Предметом данной статьи является феномен агона (принцип состязательности) в рамках античного культурно-исторического комплекса; его зависимость от античного архаического мифологического комплекса и особенности, возникшей на его основе, олимпийской религии. Агональная традиция греко-римского мира как актуализация принципа состязательности в социокультурном процессе рассматривается в контексте социально-экономических и политических особенностей античной цивилизации, прежде всего, такой ключевой ее характеристики, как полисная модель общественной организации, сформировавшейся к VI веку до н.э. Методологической основой данной работы являются: метод восхождения от абстрактного к конкретному, принцип историзма, компаративистский анализ. Новизна и выводы данной статьи заключается в следующем. Агон как актуализация принципа состязательности в греко-римской традиции стал возможен в силу специфики античного архаического мифа и олимпийской религии, которая заключается в отсутствии догматизированных норм и регламентаций поведения индивида, которые ограничивали его социальную активность. Комплекс героического ориентировал индивида на сверх усилие в свободной и честной конкуренции с целью достижения апофеоза. Отсутствие развитого танатологического аспекта способствовало усилиям индивида на достижение успеха в сфере имманентного.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.16935

Аннотация: Предметом исследования предлагаемой статьи является феномен трансгрессии в первом философском произведении Ф. Ницше - "Рождении трагедии из духа музыки". Автор исследует онтологические аспекты таких основных концептов учения молодого Ницше, как дионисийское и аполлоническое начало. В статье эксплицируется онтологическое содержание феноменов культуры, искусства и науки в трактовке Ф. Ницше. Выявляется место и роль феномена трансгрессии в бытии культуры и существовании человека. Также проводится сопоставление отдельных положения "Рождения трагедии" с разработками Г.В.Ф. Гегеля и М. Бахтина. Используется методологический арсенал, разработанный современной неклассической философской и социально-гуманитарной мыслью. Частично применяются методологические установки юнгианской парадигмы. Основным выводом проведенного исследования является тезис о подчиненном положении дионисийской трансгрессии аполлоническому началу культуры и искусства. Автор обосновывает положения, что молодой Ницше не был мыслителем, утверждавшим однозначный приоритет дионисийского перед аполлоническим. В "Рождении трагедии" Ницше выступает как философ культуры и искусства, а дионисийское начало допускает ровно настолько, насколько оно может быть преобразовано просветляющей аполлонической силой художественных образов и таким путем интегрировано в культуру.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.67328

Аннотация: Предметом исследования предлагаемой статьи является феномен трансгрессии в первом философском произведении Ф. Ницше - "Рождении трагедии из духа музыки". Автор исследует онтологические аспекты таких основных концептов учения молодого Ницше, как дионисийское и аполлоническое начало. В статье эксплицируется онтологическое содержание феноменов культуры, искусства и науки в трактовке Ф. Ницше. Выявляется место и роль феномена трансгрессии в бытии культуры и существовании человека. Также проводится сопоставление отдельных положения "Рождения трагедии" с разработками Г.В.Ф. Гегеля и М. Бахтина. Используется методологический арсенал, разработанный современной неклассической философской и социально-гуманитарной мыслью. Частично применяются методологические установки юнгианской парадигмы. Основным выводом проведенного исследования является тезис о подчиненном положении дионисийской трансгрессии аполлоническому началу культуры и искусства. Автор обосновывает положения, что молодой Ницше не был мыслителем, утверждавшим однозначный приоритет дионисийского перед аполлоническим. В "Рождении трагедии" Ницше выступает как философ культуры и искусства, а дионисийское начало допускает ровно настолько, насколько оно может быть преобразовано просветляющей аполлонической силой художественных образов и таким путем интегрировано в культуру.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.14853

Аннотация: Предметом исследования является философия японских школ боевых искусств. В статье рассматриваются философские категории «сущность» и «явление», как наиболее подробно разработанные составляющие философской системы японских школ боевых искусств. На основании воспринятых от учителей дзэн неоконфуцианских и буддистских концепций мастера боевых искусств и основатели школ разрабатывали собственную философскую систему, направленную прежде всего, на практическую реализацию философских принципов в практике боевых искусств и на воинском пути в целом. Исследование произведено на основании изучения исторических источников, сочинений мастеров боевых искусств, а также статей и научных работ ведущих специалистов в этой области. В статье продемонстрировано, что на основании понимания категориальной системы «сущность – явление» мастерами и основателями школ японских боевых искусств были разработаны стратегические принципы и тактические приемы, реализующие применение теоретических философских концепций в ежедневной практике и обучении воина. Кроме того, интерес представляет и теоретическое описание данных категорий.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.67329

Аннотация: Предметом исследования является философия японских школ боевых искусств. В статье рассматриваются философские категории «сущность» и «явление», как наиболее подробно разработанные составляющие философской системы японских школ боевых искусств. На основании воспринятых от учителей дзэн неоконфуцианских и буддистских концепций мастера боевых искусств и основатели школ разрабатывали собственную философскую систему, направленную прежде всего, на практическую реализацию философских принципов в практике боевых искусств и на воинском пути в целом. Исследование произведено на основании изучения исторических источников, сочинений мастеров боевых искусств, а также статей и научных работ ведущих специалистов в этой области. В статье продемонстрировано, что на основании понимания категориальной системы «сущность – явление» мастерами и основателями школ японских боевых искусств были разработаны стратегические принципы и тактические приемы, реализующие применение теоретических философских концепций в ежедневной практике и обучении воина. Кроме того, интерес представляет и теоретическое описание данных категорий.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.16776

Аннотация: Предметом исследования является изобразительное искусство Выговской пустыни. Объект исследования - феномен старообрядчества в культуре Русского Севера. В ходе работы особое внимание уделено выявлению концептов устойчивости и модернизации традиций в старообрядческом искусстве Севера. Доказано, что при всей противоречивости, воздействие староверческой среды на культуру Северной Руси носило позитивный характер, в частности, в расширении ареала художественных традиций края. Исследованы факторы, способствующие распространению северного искусства за пределами окраинных земель: на Урале, в Сибири, Поволжье, Центральной России. В данной статье необходимо применение комплексного междисциплинарного подхода. В качестве специальной методологии исследования избран целостный подход, который базируется на идеях системного анализа. При работе над конкретными научными задачами автор опирался на следующие методы исследования: 1. искусствоведческий анализ произведений, что важно для понимания образных, идейных решений, для выявления их художественного языка; 2. в вопросах атрибуции значимы компаративистский и технико-технологический методы, позволяющие выявить типологию и специфику конкретного памятника. 3. историко-этнографический метод способствует изучению образцов старообрядческого творчества и выявления в них общерусских традиций, символических смыслов. Основными выводами проведенного исследования являются: 1. обоснование значимости Выговской пустыни как художественного центра Русского Севера; 2. детерминирование исключительности феномена старообрядчества в историко-культурной и религиозно-философской среде, как Севера, так и далеко за его пределами; 3. выявление значимой роли «ревнителей древлего благочестия» в распространении северных традиций в большинстве регионов России.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.67330

Аннотация: Предметом исследования является изобразительное искусство Выговской пустыни. Объект исследования - феномен старообрядчества в культуре Русского Севера. В ходе работы особое внимание уделено выявлению концептов устойчивости и модернизации традиций в старообрядческом искусстве Севера. Доказано, что при всей противоречивости, воздействие староверческой среды на культуру Северной Руси носило позитивный характер, в частности, в расширении ареала художественных традиций края. Исследованы факторы, способствующие распространению северного искусства за пределами окраинных земель: на Урале, в Сибири, Поволжье, Центральной России. В данной статье необходимо применение комплексного междисциплинарного подхода. В качестве специальной методологии исследования избран целостный подход, который базируется на идеях системного анализа. При работе над конкретными научными задачами автор опирался на следующие методы исследования: 1. искусствоведческий анализ произведений, что важно для понимания образных, идейных решений, для выявления их художественного языка; 2. в вопросах атрибуции значимы компаративистский и технико-технологический методы, позволяющие выявить типологию и специфику конкретного памятника. 3. историко-этнографический метод способствует изучению образцов старообрядческого творчества и выявления в них общерусских традиций, символических смыслов. Основными выводами проведенного исследования являются: 1. обоснование значимости Выговской пустыни как художественного центра Русского Севера; 2. детерминирование исключительности феномена старообрядчества в историко-культурной и религиозно-философской среде, как Севера, так и далеко за его пределами; 3. выявление значимой роли «ревнителей древлего благочестия» в распространении северных традиций в большинстве регионов России.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.16813

Аннотация: Статья посвящена рассмотрению этико-философских трактовок заповеди непротивления злу (Мф. 5, 38–41). Наряду с двумя основными подходами к интерпретации заповеди (1) как абсолютного закона, вменяющего безусловный отказ от силового сопротивления любым формам зла; (2) как ограниченной в своем действии нормы, уступающей по приоритетности императиву сопротивления злу, в статье выделяется третий подход. В его рамках сама заповедь трактуется как требование активного противостояния злу. Основное внимание уделено анализу второго и третьего подходов, которые рассматриваются на материале произведений Л. Н. Толстого и публицистики И. Бродского. В статье реконструируются и исследуются аргументы, предлагаемые в рамках этих двух подходов, выявляются особенности позиций Толстого и Бродского, проводится их сравнительный анализ. Автор приходит к выводу, что хотя установки Толстого и Бродского в понимании заповеди непротивления злу изначально противоположны, оба автора настаивают на необходимости борьбы со злом. Толстой, призывая не противиться злу внешнему, подчеркивает важность борьбы человека со злом внутри самого себя. Бродский эту точку зрения не разделяет, показывая, что отказ сопротивляться любым проявлениям зла (как внутренним, так и внешним) оборачиваются расширением территории зла, а позиция непротивления злу внешнему далеко не всегда безупречна с моральной точки зрения. Основной вывод статьи состоит в том, что гуманистическая ценность идеи непротивления злу во многом определяется возможностью увидеть в этой идее сложную проблему, не допускающую простых решений.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.67331

Аннотация: Статья посвящена рассмотрению этико-философских трактовок заповеди непротивления злу (Мф. 5, 38–41). Наряду с двумя основными подходами к интерпретации заповеди (1) как абсолютного закона, вменяющего безусловный отказ от силового сопротивления любым формам зла; (2) как ограниченной в своем действии нормы, уступающей по приоритетности императиву сопротивления злу, в статье выделяется третий подход. В его рамках сама заповедь трактуется как требование активного противостояния злу. Основное внимание уделено анализу второго и третьего подходов, которые рассматриваются на материале произведений Л. Н. Толстого и публицистики И. Бродского. В статье реконструируются и исследуются аргументы, предлагаемые в рамках этих двух подходов, выявляются особенности позиций Толстого и Бродского, проводится их сравнительный анализ. Автор приходит к выводу, что хотя установки Толстого и Бродского в понимании заповеди непротивления злу изначально противоположны, оба автора настаивают на необходимости борьбы со злом. Толстой, призывая не противиться злу внешнему, подчеркивает важность борьбы человека со злом внутри самого себя. Бродский эту точку зрения не разделяет, показывая, что отказ сопротивляться любым проявлениям зла (как внутренним, так и внешним) оборачиваются расширением территории зла, а позиция непротивления злу внешнему далеко не всегда безупречна с моральной точки зрения. Основной вывод статьи состоит в том, что гуманистическая ценность идеи непротивления злу во многом определяется возможностью увидеть в этой идее сложную проблему, не допускающую простых решений.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.16793

Аннотация: Статья посвящена изучению практик импровизационного танца, в основе которых лежит переживание музыки в активной двигательной форме. Обсуждается проблема порождения движения в ответ на звучащую музыку. Поднимаются такие вопросы, как: чем отличается танец «под музыку» от танца «в музыке», какова сущность данного феномена, каковы условия его возникновения, что такое музыкально-двигательная форма и какие характеристики приобретает движение человека, переживающего музыку. Основным предметом исследования является особая личностная установка, охватывающая человека целостно и делающая его открытым к восприятию музыки. В работе проводится теоретический анализ и описание опыта практики. Таким образом, она представляет собой философию практики свободного танца и в частности – практики музыкального движения. В работе присутствует как феноменологическая часть, в которой описываются живые феномены практики, а музыка предстает как особый «бытийный мир», выраженный в движении, так и психологическое описание условий, способствующих формированию готовности к восприятию музыки. Культурно-исторический и деятельностный подходы в психологии служат теоретической базой данного анализа. Новизна исследования состоит в самой постановке проблемы, изучении и выявлении психологических условий, способствующих порождению танцевального и – шире – выразительного движения. Открывающаяся связь движения и музыки позволяет по-новому взглянуть как на процессы формообразования в искусстве, так и на ситуации обучения танцу и пластике. Основные выводы работы касаются сущности связи движения и музыки в практике музыкального движения. Двигаясь в музыке, проживая и воспринимая музыку через движение, удается приблизиться к переживанию музыки как непрерывного потока времени и бытия. Знаки выражения житейских эмоций, которые мы находим в музыке, существенно преобразуются, подчиняясь законам музыкальной формы, музыкальной событийности и, значит, музыкального времени. Готовность к восприятию музыки означает открытость тому бытию, которое себя в музыке обнаруживает.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.67332

Аннотация: Статья посвящена изучению практик импровизационного танца, в основе которых лежит переживание музыки в активной двигательной форме. Обсуждается проблема порождения движения в ответ на звучащую музыку. Поднимаются такие вопросы, как: чем отличается танец «под музыку» от танца «в музыке», какова сущность данного феномена, каковы условия его возникновения, что такое музыкально-двигательная форма и какие характеристики приобретает движение человека, переживающего музыку. Основным предметом исследования является особая личностная установка, охватывающая человека целостно и делающая его открытым к восприятию музыки. В работе проводится теоретический анализ и описание опыта практики. Таким образом, она представляет собой философию практики свободного танца и в частности – практики музыкального движения. В работе присутствует как феноменологическая часть, в которой описываются живые феномены практики, а музыка предстает как особый «бытийный мир», выраженный в движении, так и психологическое описание условий, способствующих формированию готовности к восприятию музыки. Культурно-исторический и деятельностный подходы в психологии служат теоретической базой данного анализа. Новизна исследования состоит в самой постановке проблемы, изучении и выявлении психологических условий, способствующих порождению танцевального и – шире – выразительного движения. Открывающаяся связь движения и музыки позволяет по-новому взглянуть как на процессы формообразования в искусстве, так и на ситуации обучения танцу и пластике. Основные выводы работы касаются сущности связи движения и музыки в практике музыкального движения. Двигаясь в музыке, проживая и воспринимая музыку через движение, удается приблизиться к переживанию музыки как непрерывного потока времени и бытия. Знаки выражения житейских эмоций, которые мы находим в музыке, существенно преобразуются, подчиняясь законам музыкальной формы, музыкальной событийности и, значит, музыкального времени. Готовность к восприятию музыки означает открытость тому бытию, которое себя в музыке обнаруживает.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.17351

Аннотация: Статья посвящена исследованию интерпретации В.Г. Сахновским драматургии А.Н. Островского. Творческое наследие режиссера, театроведа и педагога Василия Григорьевича, до недавнего времени находившегося на периферии театральной науки, представляет собой весьма обширную культурную тему. Изучение теоретических работ Сахновского об Островском и выступлений режиссера на заседаниях театральной секции РАХН, а также анализ сценических опытов самого Сахновского не только расширяют наши представления о драматургии Островского на советской сцене, но и сообщают ряд важных характеристик режиссерского метода Сахновского. Объектом исследования является интерпретация В.Г. Сахновским драматургии А.Н. Островского. Стоит выделить несколько предметов исследования: работа В.Г. Сахновского «Театр А.Н. Островского», выступление Василия Григорьевича на обсуждении постановки Вс.Э. Мейерхольда «Лес», сценическая трактовка пьесы «Гроза» в Московском Драматическом театре. В рамках проведенного в статье исследования автор прибегал к контекстуальному, историко-культурному, сравнительному и театроведческому анализу. На основе проведенного исследования автор пришел к следующим заключениям: Сахновский в интерпретации творчества Островского придерживается линии Аполлона Григорьева, открывшем в драматурге поэта народной жизни, создавшего первый национальный русский театр. Анализ постановки «Грозы» и позиции Василия Григорьевича по отношению к сценическим опытам Мейерхольда открывает причины бедственного положения Сахновского в общественном и культурном контексте двадцатых.

DOI: 10.7256/2454-0625.2016.1.67333

Аннотация: Статья посвящена исследованию интерпретации В.Г. Сахновским драматургии А.Н. Островского. Творческое наследие режиссера, театроведа и педагога Василия Григорьевича, до недавнего времени находившегося на периферии театральной науки, представляет собой весьма обширную культурную тему. Изучение теоретических работ Сахновского об Островском и выступлений режиссера на заседаниях театральной секции РАХН, а также анализ сценических опытов самого Сахновского не только расширяют наши представления о драматургии Островского на советской сцене, но и сообщают ряд важных характеристик режиссерского метода Сахновского. Объектом исследования является интерпретация В.Г. Сахновским драматургии А.Н. Островского. Стоит выделить несколько предметов исследования: работа В.Г. Сахновского «Театр А.Н. Островского», выступление Василия Григорьевича на обсуждении постановки Вс.Э. Мейерхольда «Лес», сценическая трактовка пьесы «Гроза» в Московском Драматическом театре. В рамках проведенного в статье исследования автор прибегал к контекстуальному, историко-культурному, сравнительному и театроведческому анализу. На основе проведенного исследования автор пришел к следующим заключениям: Сахновский в интерпретации творчества Островского придерживается линии Аполлона Григорьева, открывшем в драматурге поэта народной жизни, создавшего первый национальный русский театр. Анализ постановки «Грозы» и позиции Василия Григорьевича по отношению к сценическим опытам Мейерхольда открывает причины бедственного положения Сахновского в общественном и культурном контексте двадцатых.