О традиционной семье и причинах трансформации брачно-семейных отношений

Цуриков Владимир Иванович доктор экономических наук, кандидат физико-математических наук профессор, ФГБОУ ВПО "Костромская государственная сельскохозяйственная академия" 156530, Россия, Костромская область, пгт. Караваево, ул. Учебный городок, 34, каб. 211 Tsurikov Vladimir Ivanovich Professor, the department of Advanced Mathematics, Kostroma State Academy of Agriculture 156530, Russia, Kostroma Oblast, township of Karavaevo, Ucgebnyi Gorodok Street 34, office #211 tsurikov@inbox.ru Другие публикации этого автора

Предлагаемая статья является продолжением той, которая была опубликована в журнале «Социодинамика» под названием «Традиционная половая мораль в христианском мире» ^[25]. Цель обеих статей состоит в попытке четкого обоснования существования и доминирования причинно-следственной связи между процессом трансформации брачно-семейных отношений и порождающими этот процесс изменениями социально-экономических условий, которые в свою очередь детерминированы приращением научного знания и развитием технологий.

В первой статье ^[25] оспариваются взгляды и концепции тех исследователей и нынешних политических деятелей, которые склонны усматривать главную причину наблюдаемой в настоящее время трансформации брачно-семейных отношений в трагическом (по их мнению) забвении традиционных ценностей и социокультурных установок, повлекшем за собой деформацию представлений о любви, долге и отношении между полами. Было показано, что традиционная христианская мораль в той ее части, которая регламентирует отношения между полами, состоит из набора в значительной степени лживых и лицемерных норм и предписаний. Объявляя телесную любовь между мужчиной и женщиной (в том числе между мужем и женой) смертным грехом, христианство настойчиво насаждало отношение к половой любви как к чему-то «грязному», низменному, порочному.

Мало того, что христианская сексуальная этика лишила многие поколения европейцев естественного удовольствия и радости, получаемых от половой любви, она наносила ощутимый ущерб человеческой психике. Напомним слова Бертрана Рассела о том, что «принцип, согласно которому в половых отношениях есть нечто нечистое и греховное, будучи усвоенным в детстве и закрепленным в зрелые годы, наносит неслыханный вред психике личности». Не случайно Б. Рассел полагал, что «какие бы нормы морали не пришли на место старых, они должны быть свободны от предрассудков и должны подчеркивать необходимость половой любви» ^{[21, гл. 20]}.

В работе ^[25] нами показано, что для идеализации традиционной половой морали нет никаких оснований. Однако здесь следует заметить, что недостатки традиционной христианской морали, которая в силу своих внутренних противоречий создала предпосылки для своего разрушения и отрицания, все-таки нельзя расценивать в качестве достаточного условия для разрушения традиционных институтов семьи и брака. Поэтому ниже, рассматривая быт традиционной (патриархальной) семьи, мы обратим внимание на те внутренние источники напряженности, которые вполне могли сыграть роль детонатора, запустившего процесс ее разложения.

Кроме рассмотренных в статье ^[25] мнений и концепций, дистанцирующихся в определении причин демографического спада и трансформации брачно-семейных отношений от экономических условий, особое место занимают взгляды на демографический фактор Анатолия Вишневского, для которых (на мой взгляд) характерна своеобразная инверсия в интерпретации причинно-следственных связей. Согласно его теории, современные исследователи сильно недооценивают степень влияния на все стороны жизни людей демографического фактора, придавая неоправданно большое значение недемографическим детерминантам (экономическим, социальным и прочим).

В центр своей концепции А. Г. Вишневский ставит демографический переход (демографическую революцию), самым удачным определением которого он считает следующее: «Демографический переход может быть охарактеризован как изменение системы, как переход от “диссипативной” системы, связанной с потерей демографической энергии (высокие рождаемость и смертность), к системе, “экономизирующей” эту энергию (низкие рождаемость и смертность)» ^{[6, с. 7-8]}; ^{[29, p. 451]}.

Под этим определением А. Г. Вишневский понимает переход от одного типа модели размножения (r-стратегия) к другому (K-стратегия). И хотя апелляция к этим моделям может носить очень условный (символический) характер, суть концепции она проясняют. «Не вдаваясь в детали, отметим лишь, что r-стратегия предполагает крайне “неэкономное” размножение, производство огромного потомства, в основном обреченного на раннюю гибель, так что до нового цикла размножения доживает лишь ничтожная его часть. K-стратегия, напротив, экономична, потомство невелико, зато намного выше его выживаемость» ^{[6, с. 8]}. Первая стратегия характерна для рыб, мечущих тысячи икринок без проявления о них в дальнейшем какой-нибудь заботы. Вторая – для крупных млекопитающих, в том числе приматов и человека.

Основное положение той концепции, которую отстаивает А. Г. Вишневский, сформулировал в статье под символичным названием «Экономические и социальные последствия демографического перехода» Дэвид C. Реер (D. S. Reher): «Во многих вопросах демографический переход необходимо рассматривать как ключевой фактор изменений. Демографический переход должен быть изучен как автономный процесс, завершившийся глубинными социальными, экономическими, и даже психологическими или мировоззренческими воздействиями на общество. Демографию нужно рассматривать как независимую переменную» ^{[6, с. 11]}; ^{[30, p. 11-12]}.

Как видим, во главу угла ставится демографический процесс, который следует рассматривать как протекающий независимо от других общественных процессов и определяющий собой экономические, социальные и другие изменения в обществе, т. е. демографический процесс рассматривается как данность, как первоисточник для любых общественных подвижек. Все попытки объяснения различных демографических изменений влиянием экономических или социальных или культурных факторов отвергаются за ненужностью: «Подобные объяснения избыточны, поскольку снижение рождаемости предопределено снижением смертности и необходимостью восстановления нарушенного демографического равновесия» ^{[6, с. 23]}.

И вот здесь, как мне представляются, кроется определенный изъян концепции А. Г. Вишневского. Откуда следует «необходимость восстановления… демографического равновесия»? И что понимается под равновесием? Если под равновесием понимать равенство показателей рождаемости и смертности, то до сих пор эволюция человечества не давала никакого повода к такому утверждению, ибо численность человечества только росла, в том числе и на различных «отдельных территориях». Если под равновесием иметь в виду некое только еще предстоящее достижению состояние, отвечающее той численности человечества, которая в K-стратегиях (в уравнении Ферхюльста) соответствует емкости среды (емкости экологической ниши), то следует учесть, что в применении к человеческим популяциям эта постоянная может расти по мере совершенствования используемых технологий.

Науке известны процессы, протекающие без вмешательства человека таким образом, чтобы скомпенсировать внешнее воздействие, которое выводит систему из равновесия. О них нам говорит принцип Ле Шателье-Брауна, частный случай которого мы все изучали в средней школе, как правило Ленца. Но соответствующие явления принадлежат только миру физики и химии. Введение новой, по сути, сверхъестественной сущности, которая управляет демографическими процессами, выводит их из равновесия, инициирует демографические взрывы и затем стремится восстановить равновесие – это довольно сильная гипотеза, требующая убедительного обоснования. Обстоятельный анализ точки зрения А. Г. Вишневского и разрабатываемой им теории демографического перехода с упором на необходимость междисциплинарного демографо-экономико-историко-социологического подхода предлагает Наталия Зверева в ^[13].

Нам также представляется, что изучение проблем брачно-семейных отношений, являющихся по преимуществу предметом социологии, требует весьма широкого междисциплинарного подхода в силу их тесной связи с целым пластом других проблем, традиционно входящих в сферу интересов ряда других научных дисциплин, таких как экономика, философия, история, культурология, сексология, педагогика, психология ^[25].

В настоящей работе мы попытаемся показать, что традиционная семья сохраняла стабильность не вследствие «настоящей», неземной любви между супругами, а, в основном, в силу полной материальной зависимости жены от мужа и ряда экзогенных факторов. Мы попытаемся привести убедительные доказательства в пользу того, что сексуальные революции в христианском мире закономерны и абсолютно неизбежны, так как являются реакцией на лживую и лицемерную половую мораль, насажденную и поддерживаемую церковью и государством в течение ряда веков. Кроме того, в статье продемонстрировано действие некоторых социальных и экономических механизмов, оказывающих определяющее влияние на семейные ценности.

Для достижения сформулированной цели мы попытаемся разобраться не только в том, что же именно скрепляло традиционную (патриархальную) семью, но и попытаемся выяснить были ли в ней источники напряженности, те болевые точки, которые могли бы создать предпосылки для ее трансформации с последующим практически полным от нее отказом. Для этого мы вначале кратко опишем некоторые, наиболее важные с указанной точки зрения, особенности традиционной семьи. И после этого рассмотрим причины, преимущественно экономического характера, которые и обусловили, на наш взгляд, наблюдаемые всеми нами в настоящее время кардинальные изменения брачного, семейного и репродуктивного поведения.

Хотелось бы напомнить, что до середины XX-го века сельское население в СССР превосходило по численности городское. Российские исследователи Б. М. Бим-Бад и С. Н. Гавров отмечают, что в России до Второй мировой войны доминирующей была патриархальная семья, а с конца 1940-х до 1980-х – нуклеарная детоцентрическая семья ^{[4, с. 68]}. Соответственно, можно считать, что в течение многих веков в России (на Руси) доминировала характерная для аграрного общества традиционная семейная мораль, густо замешанная на православных ценностях.

Нобелевский лауреат Гэри Беккер в целом ряде своих исследований, посвященных экономике и эволюции семьи, выделяет в качестве ключевого фактора, определяющего многие особенности традиционной семьи, те проблемы, которые обусловлены неопределенностью и ограниченностью информации ^{[3, с. 412]}. Скудость знаний о материальном мире, крайне медленный прогресс в усовершенствовании орудий труда, используемых в земледелии, охоте, рыболовстве, постоянно ставили человека в сильную зависимость от капризов природы, от стечения удачных или неудачных обстоятельств. Это в полной мере относится и к России, вся средняя полоса которой находится в зоне рискованного земледелия.

Один из способов преодоления неопределенности, порождаемой особенностями природно-климатических условий, состоял в выработке наблюдательности, которая нашла свое выражение в огромном количестве самых различных народных примет. Русский историк В. О. Ключевский отмечает, что в этих народных приметах схвачены все характерные явления годового оборота природы, отмечены ее разнообразные случайности. «Все времена года, каждый месяц, чуть ли не каждое число месяца выступают здесь с особыми метко очерченными климатическими и хозяйственными физиономиями, и в этих наблюдениях, часто достигавшихся ценою горького опыта, ярко отразились как наблюдаемая природа, так и сам наблюдатель» ^{[15, с. 58]}.

Так как носителями соответствующих знаний выступали представители старшего поколения, то и отношение к ним было почтительное и уважительное. По Беккеру, традиционные семьи можно рассматривать как небольшие специализированные школы, которые готовят своих выпускников к конкретным видам деятельности в конкретных условиях.

Другой способ защиты от неопределенности состоял в многочисленности членов семьи. В доиндустриальные времена небольшая автономная крестьянская семья с малолетними детьми имела мало шансов на сколько-нибудь успешное выживание на протяжении хотя бы нескольких лет. Любое неблагоприятное событие, влекущее за собой временную утрату трудоспособности главы семьи в период посевных работ или уборки урожая, могло привести к самым трагическим последствиям для всей семьи. Поэтому семья, как правило, была достаточно большой и вне зависимости от того, имелась ли в ней только одна супружеская пара или несколько, включала в себя множество родственников самой различной степени близости, причем не только кровных. На большое значение родственных связей указывает, в частности, то дошедшее до нас обильное множество специальных терминов, которое призвано характеризовать степень родства. Нередко, помимо родственников, в патриархальную семью входили и другие люди: приемные дети, ученики, приживалы ^[7].

Малые (нуклеарные) семьи, по крайней мере до начала XIX-го века, как правило, не стремились сохранить свою автономность. «Малая семья … ощущала свою неполноценность, незавершенность по сравнению с большой и стремилась при первой возможности превратиться в такую большую, сложную, многопоколенную семью, в недрах которой она чувствовала себя более защищенной» ^[7]. Причина состояла в том, что в России, как собственно, по словам А. Вишневского, и везде «крестьянин вел тяжелейшую, но далеко не всегда успешную борьбу за существование, голод постоянно стоял у порога его избы. Большая семья лучше соответствовала условиям земледельческого труда, повышала шансы на выживание. Перед этим решающим соображением все остальные отступали на второй план» ^[7].

Историк Наталья Пушкарева, опираясь на множество исторических и этнографических источников, так описывает тяжелые будни сельских жительниц. Летом крестьянки «”страдовали” в поле (косили, ворошили, стоговали, скирдовали сено, вязали снопы и молотили их цепами), отжимали масло, рвали и трепали лен, коноплю, неводили рыбу, выхаживали приплод (телят, поросят), не считая повседневного труда на скотном дворе (вывоза навоза, лечения, кормления и дойки)”. Крестьянки спали летом по 3-4 часа в сутки, изнемогая от перегрузок (надсады) и страдая от болезней» ^[20]. В остальные времена года работы тоже хватало. Зимой, например, «сельские жительницы “трудолюбствовали” дома, готовя одежду для всей семьи, вязали чулки и носки, сети, кушаки, плели подхомутники для сбруи, вышивали и изготавливали кружева и другие украшения для праздничных нарядов и сами наряды» ^[20].

Н. Пушкарева также отмечает, что именно, «тяжесть труда земледельца заставляла российских крестьян жить неразделенными, многопоколенными семьями, которые постоянно регенерировались и были исключительно устойчивыми» ^[20]. Действительно, в условиях отсутствия товарно-денежных отношений и необходимости ведения фактически натурального хозяйства сколько-нибудь успешно существовать могло только достаточно многочисленное домохозяйство, так как только ему под силу использовать те преимущества, которые предоставляет разделение труда между членами семьи.

Такая семья, по мнению Беккера, «представляет собой эффективную “страховую компанию”» ^[3]. Однако ее эффективность могла проявиться в полной мере только в том случае, если все ее члены полностью подчиняли свои личные интересы интересам семьи. Поэтому все члены патриархальной семьи осуществляли контроль друг над другом в целях пресечения проявления лени или беспечности. Соответственно, частной жизни ни у кого из членов семьи, фактически, не было. Индивидуальное полностью подчинялось и растворялось в общем. Человек существовал для семьи.

Вступление в брак того или иного члена традиционной семьи было чрезвычайно важным и ответственным событием. Необходимо было проявить массу усилий и осмотрительности, чтобы семья как единый организм не понесла урон в результате неудачного брака. Крестьяне остерегались родства с бедными семьями, которым пришлось бы потом оказывать материальную помощь. Купцы старались подыскать для своих детей такую партию, чтобы, по крайней мере, не нанести урон своей репутации. Бояре стремились укрепить свое влияние и положение при правителе, и поэтому страшились породниться с родом, которого ожидала близкая опала.

Брак по любви был редкостью, он мог осуществиться только в том случае, в котором полностью отвечал интересам семьи в целом. Вот что пишет по этому поводу известный английский социолог Энтони Гидденс: «В премодернистской Европе большинство браков заключалось по контракту – не столько на основе взаимного сексуального притяжения, сколько по экономическим обстоятельствам. Среди бедняков брак был средством организации аграрного труда» ^{[9, с. 64]}. Таково же мнение российского социолога В. Ф. Анурина: В традиционном обществе патриархальная семья выполняла роль основной хозяйственной единицы. Мотивы вступления в брак сплошь и рядом носили форму делового контракта, имели экономическую подоплеку» ^{[1, с. 89]}. Соответственно, и наоборот, если сохранение брака было выгодно семье, то в традиционном обществе создавались всяческие препятствия для развода несчастливых в браке пар ^{[3, с. 416]}.

Так как основным (и фактически единственным, кроме домашней работы) предназначением женщины признавалось деторождение, то женщины и рожали за свою жизнь (если позволяло здоровье) порядка десяти детей, большая часть из которых умирали, не дожив до 5-ти летнего возраста. Поскольку половая мораль дозволяла рожать только в браке, постольку «старая дева», по-видимому, могла ощущать себя только абсолютно никчемным созданием. Как отмечает Н. Пушкарева «в народе издавна считалось, что не выходят замуж лишь физические и моральные уроды… Многие присловья и пословицы XVII в. также свидетельствуют о том, что девичеству всегда предпочитался брак, и самая худая “партия” казалась неизменно привлекательнее унизительной участи старой девы (“Без мужа жена – всегда сирота”, “Жизнь без мужа – поганая лужа”, “Вот тебе кокуй (кокошник, кика, головной убор “мужатицы” – Н. П.) – с ним и ликуй!”» ^[20].

Интересно отметить, что в какой-то степени эта социокультурная установка не утратила до конца своей актуальности и в наше время. На это указывает, например, сохранившая свою популярность песня «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?» (стихи Ивана Сурикова, написанные в 1864-м году), в которой оплакивается горькая судьба незамужней русской женщины:

Как бы мне, рябине,

К дубу перебраться.

Я б тогда не стала

Гнуться и качаться.

Можно полагать, что в традиционной семье любовь между супругами далеко не всегда, а точнее, очень редко, являлась атрибутом брака. Например, Э. Гидденс отмечает, что «в семнадцатом веке среди женатых крестьянских пар Франции и Германии ласки и поцелуи были редким явлением» ^{[9, с. 65]}.

В силу того, что крестьянская семья практически всегда испытывала недостаток в рабочих руках, молодого человека стремились женить как можно раньше. В XVI-XVII веках нередки были случая, когда к венцу вели молодоженов в возрасте 12-13-ти лет. Причем это наблюдалось во всех сословиях ^[20]. Русские правители неоднократно своими указами устанавливали возрастной ценз для венчания. Однако на практике изобретались самые разные ухищрения, позволяющие обвенчать молодых как можно раньше ^[20]. При этом на селе самым ходовым доводом, перед которым не мог устоять священник, был следующий: в доме нужна работница. И священник был вынужден соглашаться, так его материальное благополучие было тесно связано с благополучием прихожан.

Получалось, что подросток, полностью находящийся в зависимости от семьи, получал в жены по выбору родителей 12-15-летнюю девушку, зачастую ему незнакомую. Вот как описывает такую ситуацию русский историк С. М. Соловьев: «Человек, не вышедший из родовой опеки, становился мужем, т. е. с ним соединяли существо, незнакомое ему прежде, с которым он прежде не привык встречаться как с существом свободным. Молодой человек после венца впервые встречался с существом слабым, робким, безмолвным, которое отдавали ему в полную власть, которое он был обязан учить, т. е. бить, хотя бы и вежливенько, по правилу Домостроя» ^{[22, с. 347]}.

Как было отмечено выше, жизнь крестьянки была очень тяжелой. И, по-видимому, тяжелее всех было молодым невесткам. В доиндустриальный период в патриархальной крестьянской семье проживало несколько (порядка десяти) взрослых женщин: «мать, сестры, жены старших братьев, иногда – тетки и племянницы. Отношения нескольких “хозяек” под одной крышей не всегда оказывались безоблачными; в повседневных дрязгах было немало “зависти, злословия, бранчливосги и вражды”, отчего, как полагали этнографы и историки XIX в., “разстраивались лучшие семейства и подавались случаи к разорительным разделам” общего имущества» ^[20].

Обратим внимание на последнее: из-за внутренних дрязг «разстраивались» и разделялись даже «лучшие семейства». Под лучшими имеются в виду, по-видимому, достаточно зажиточные семьи. Вспомним, что и Н. Пушкарева, и А. Вишневский подчеркивают устойчивость традиционных семей и даже стремление небольших семей к укрупнению. Отсюда следует вывод о том, что отсутствие личного пространства, неизбежность постоянного каждодневного общения и нахождения на глазах друг у друга всех взрослых женщин семьи, причем постоянно изо дня в день в условиях подчиненного положения младших женщин (в частности, жен младших сыновей хозяина), могли приводить к созданию очень гнетущей психологической атмосферы, особенно в тех случаях, в которых большуха (старшая женщина в семье – жена хозяина или его овдовевшая мать) страдала самодурством или имела склонность к излишней властности.

Второй причиной для внутренней психологической напряженности могло служить так называемое «снохачество». Вот как это явление характеризует в своих мемуарах Морис Палеолог, бывший послом в 1914-1917 гг. в Российской империи: «Уровень сексуальной морали в деревнях понизился до крайних пределов. Хозяин (глава семьи) присвоил себе неограниченную власть над всеми женщинами, живущими под крышей его дома. Долгие зимние ночи, полумрак, царящий в жилых помещениях из-за нехватки света, теснота в доме и скученность живущих в нем людей способствуют самому постыдному блуду. Самым обычным делом является акт кровосмешения между хозяином и его снохой, когда ее молодой муж уходит на военную службу или на заработки в город. Этот вид сожительства настолько распространен, что существует специальное имя для него: снохачество» ^[18].

Широкое распространение снохачества в крестьянских семьях и отношение к нему на селе как к чему-то обыденному отмечает Н. Пушкарева ^[20]. Подробное описание снохачества приводит историк В. Б. Безгин в ^[2]. В частности, он указывает на те нередкие случае, когда хозяин, одолеваемый похотью к невестке, специально отправлял сына подальше на заработки для того, чтобы без помех с его стороны требовать от его жены оказания сексуальных услуг. Н. Пушкарева отмечает: «Даже в середине XIX в. попытки снох жаловаться на старших мужиков в семье, заставлявших вступать с ними в интимные отношения, заканчивались в лучшем случае ничем, а в худшем – наказанием пострадавшей (якобы “за клевету”)» ^{[20, с. 127]}. Можно думать, что снохачество также не способствовало установлению доброжелательной атмосферы в семье и, соответственно ее укреплению.

Вот эти два фактора, а именно: отсутствие личного пространства при условии недостаточно доброжелательного отношения всех женщин традиционной семьи друг к другу и снохачество могли служить источниками внутреннего напряжения в семье, которое в принципе могло вырваться наружу и привести к ее распаду. Единственное, что достаточно надежно стабилизировало крестьянскую традиционную семью в доиндустриальный период – так это только постоянно маячащий призрак голода и отчетливое понимание того, что большая многопоколенная семья так или иначе снижает соответствующий риск.

В традиционной (патриархальной) семье соблюдалась строгая иерархия, и поэтому между мужем и женой равноправие отсутствовало. Жена всегда занимала подчиненное положение. Фактически, она выступала в роли бесправной работницы, а также орудия деторождения и удовлетворения сексуальных потребностей мужа ^[7].

В обществе (в том числе, индустриальном) с элементами традиционной семейной морали женщина всеми силами старалась сохранить семью. В СССР «брошенная женщина» помимо материальных потерь, испытывала моральный гнет, ибо быть брошенной было стыдно, так как уход мужа рассматривался как результат какого-то недостатка жены. Поэтому женщина всеми силами старалась удержать мужа, была вынуждена терпеть его пьянство, вспышки неуёмной ревности, оскорбления, побои («бьет – значит любит», «стерпится – слюбится»), обращаться за поддержкой в партком, профком, местком.

В традиционной (патриархальной) семье не могло быть равенства даже между сыном и дочерью. Сын – наследник, продолжатель семейных традиций, сначала помощник, а затем и кормилец своих родителей. Поэтому рождение сына желательно, его воспитание – это инвестиции в собственное будущее. Дочь – или обуза (чаще всего), которую нужно побыстрее сбыть и при этом еще приплатить (в виде приданого), или товар, который нужно продать подороже (за калым). В обоих случаях дочь должна иметь «товарный вид», что сильно ограничивает ее свободу, полностью лишая какой-либо частной жизни.

«Как крик о помощи звучала челобитная одного москвича XVII в. с просьбой пожаловать небольшую сумму, чтобы выдать замуж пятую “дочеришку”, на которую после выдачи замуж старших сестер не осталось “имениа” на приданое. Автор челобитной сформулировал свою просьбу коротко и без бюрократических штампов: “человек я бедной, богат (только) дочерми”» ^[20].

В настоящее время нежелание иметь дочерей в традиционных семьях зачастую оборачивается резким гендерным дисбалансом в масштабе страны (Индия, Китай и целый ряд других, преимущественно, азиатских стран), влекущим за собой острые социальные проблемы. Именно поэтому и в Индии, и в Китае (различия в вероисповедании в данном случае не играют никакой роли) врачам под угрозой уголовной ответственности запрещено сообщать родителям пол еще не родившегося ребенка. Интересно также отметить, что в этих странах сами женщины стремятся избавиться от плода женского пола (избирательный аборт). Они не без оснований считают, что рождение дочери не только влечет за собой будущие материальные затруднения, обусловленные необходимостью накопить приданое, но и снижает их семейный статус и повышает вероятность развода ^{[24; 28]}.

Обратимся к рассмотрению причин трансформации брачно-семейных отношений и сексуальных революций, охвативших христианские страны во второй половине XX-го века. В этом разделе мы будем использовать преимущественно экономический подход, суть которого состоит в том, что индивид при выборе одной из доступных альтернатив склонен учитывать соответствующие выгоды и издержки. В последующем анализе будем исходить из того, что основной целью создания семьи является производство (или получение) следующих благ:

1) забота партнеров друг о друге и обмен сексуальными услугами;

2) рождение и воспитание детей;

3) создание и/или укрепление домохозяйства;

4) повышение уровня благосостояния путем совместного ведения домашнего хозяйства и внутрисемейного разделения труда;

5) повышение социального статуса и/или уровня благополучия, в том числе материального.

Подчеркнем, что речь идет не о функциях семьи, которые гораздо шире и не всегда осознаются брачными партнерами, а именно о тех благах, на которые нацелены заключающие брачный союз мужчина и женщина (или их родители). Поэтому перечисленные блага сами могут рассматриваться в качестве преследуемых целей, способных в различных условиях выступать в разных ипостасях. Здесь хочется отметить замечательное, вплоть до терминологии, совпадение взглядов экономистов и социолога Энтони Гидденса на одну из причин устойчивости (в силу достижения соответствующей цели) брака: «Эффективный… брак мог поддерживаться разделением труда между полами, где сферой влияние мужа был оплачиваемый труд, а сферой женщины – домашняя работа» ^{[9, с. 71]}.

Отметим, что приоритет и иерархия перечисленных целей (преследуемых благ) по степени важности могут находиться в сильной зависимости от множества внутренних и внешних факторов. Например, король или князь мог вступить в брак исключительно с целью рождения законного (легитимного) наследника, и конечно, о повышении уровня материального благополучия вследствие внутрисемейного разделения труда он думал в последнюю очередь. Он же мог женить своего сына или выдать замуж дочь только ради заключения выгодного военного союза или мирного договора или получения каких-то экономических либо торговых преференций. А, например, гражданин Советского Союза мог вступить в брак, преследуя цель получить столичную прописку или хорошую работу или ради карьерного роста, улучшения жилищных условий, получения разрешения на выезд за границу и пр.

В различные времена и в разных странах браки могли заключаться ради получения гражданства или титула, для получения доступа в тот или иной семейно-родовой клан или финансово-промышленную группу. Некоторые цели могли даже в тех или иных обстоятельствах в большей степени выступать в роли средства, чем собственно цели. Например, женщина могла попытаться привязать к себе мужчину путем рождения от него ребенка, а крестьянин в доиндустриальный период заводил детей, преследую цель получить через несколько лет помощников.

Так как женщина лучше приспособлена для ухода за маленьким ребенком, то ее издержки, обусловленные специализацией на домашней работе, ниже, чем соответствующие издержки мужчины, причем относительный эффект тем сильнее, чем ниже доход семьи и чем больше в ней маленьких детей. Поэтому эффективным, как правило, является такое разделение семейного труда, при котором жена уделяет домашнему труду больше времени, чем муж. Следствием этого до недавнего времени являлись более низкие доходы жены, а значит и ее материальная зависимость от мужа.

Опять же отметим, что эту точка зрения экономистов на причину именно такого внутрисемейного разделения труда отстаивают и социологи. По мнению Э. Гидденса, «первоначальная, физиологически обусловленная близость матери к ребенку, которого она родила и выкармливает, естественным образом приводит к тому, что она продолжает и далее заботиться о детях и воспитывать их. Такая роль женщины характерна для всех известных культур» ^{[10, с. 125]}.

Интересно, что Э. Гидденс усматривает причину этой асимметрии исключительно в биологических различиях мужчины и женщины ^{[10, с. 125-126]}. Эта точка зрения не является единственной. Например, Г. Беккер не исключает возможности, и здесь проявляется некоторая солидарность с феминистскими теориями, что помимо биологического фактора свой вклад в формирование традиционного разделения семейного труда может вносить и дискриминация женщин на рынке труда, «в том числе – путем навязывания определенных культурных стереотипов» ^{[3, с. 599-600]}.

Существовавший в недавнем прошлом во многих христианских странах запрет на аборт, вынуждал государства принимать законы, крайне затрудняющие развод для семейных пар, имеющих детей. Эти меры были направлены на защиту детей (законнорожденных) и более слабого в экономическом отношении из супругов, т. е. жены. Снижение риска развода было призвано стимулировать женщину к осуществлению инвестиций в домохозяйство и рождение детей.

Супружеская измена осуждалась, так как она влечет издержки и для детей, как законных, так и внебрачных, и для второго супруга. Причем измена жены осуждалась (в ряде случаев и до сих пор) гораздо строже, чем измена мужа. Известный американский юрист, экономист, социолог Ричард Познер объясняет этот феномен асимметрией, состоящей в том, что издержки измены жены для мужа гораздо выше издержек измены мужа для жены ^{[19, с. 200-201]}. Измена жены может обернуться рождением внебрачного ребенка, что, во-первых, уменьшает возможности жены иметь детей от законного мужа и тем самым влечет за собой снижение для него ценности брака, а, во-вторых, уменьшает то время, которое жена сможет уделять детям, рожденным от мужа.

Так было в течение многих столетий в большинстве европейских стран. Ситуация стала постепенно меняться с приходом промышленной революции, а с наступлением второй половины XX-го века изменения приобрели взрывообразный характер.

Индустриальная революция начиналась с революции в области технологий, а точнее с появившихся дополнительных возможностях для разделения труда и механизации ряда производственных операций в некоторых областях человеческой деятельности. С течением времени научно-технический прогресс способствовал как расширению, так и углублению степени механизации с последующим переходом к автоматизации. Механизация, а тем более автоматизация любого производственного процесса приводит к тому, что человек в соответствующих процессах начинает выступать не в роли источника грубой физической силы, а в качестве элемента, осуществляющего управленческие и/или контролирующие функции.

Соответственно, наступление промышленной революции привело к появлению большого числа рабочих мест, не требующих применения заметной физической силы. Со временем эти места стали занимать женщины, причем даже вытесняя мужчин. Этому могли поспособствовать два фактора. Во-первых, в некоторых производственных операциях оказались востребованными именно те качества, которые в большей степени присущи женщинам, например, в ткацкой промышленности – аккуратность, внимание, развитая мелкая моторика пальцев. Во-вторых, определенную роль могло сыграть согласие женщин на более низкую оплату труда.

По Беккеру, в развитых странах Запада научно-технический прогресс и быстрый экономический рост способствовали созданию все большего и большего количества рабочих мест, не требующих от работника заметной физической силы. Это обстоятельство вместе с общим ростом благосостояния и постепенным снижением детской смертности приводило к постоянному повышению уровня участия в рабочей силе замужних женщин, в том числе имеющих малолетних детей, что и обернулось, во-первых, резким снижением уровня рождаемости, а, во-вторых, ростом числа разводов ^[3]. Причина падения рождаемости состоит в том, что высокий уровень жизни в экономически развитых странах склонен провоцировать конкуренцию между «социальными» ценностями (получение образования, карьерный рост и пр.) и «биологическими» (большое потомство), которая и приводит к спаду рождаемости. Российский социолог Сергей Голод подчеркивает: «Ни для кого не секрет, что работа замужних женщин вне дома, … – это результат промышленной индустриализации XIX века и урбанизации XX столетия» ^{[11, с. 3]}.

Действительно, возможность получения достаточно высокого и стабильного заработка привела к оттоку крестьян из деревни. Из традиционных семей выделялись преимущественно молодые семейные пары с небольшим количеством детей. Часть из этих семей перебиралась в города, а другая – отделяясь от большой семьи и получая свой земельный надел, оставалась на селе. Возможность и отчасти экономическая целесообразность выделения из большой традиционной семьи с образованием на селе собственного домохозяйства были обусловлены повышением с приходом индустриализации вероятности выживания в деревне для малой нуклеарной семьи.

Соответствующее снижение рисков было обусловлено тем, что промышленная революция позволила крестьянам отказаться от ведения натурального хозяйства, в частности, отказаться в первую очередь от тех видов деятельности, с которыми лучше управлялись фабричные рабочие, использующие такие преимущества как доступ к передовым (для своего времени) технологиям, возможности для более глубокого разделения труда и специализации производства, экономия на масштабе и разнообразии выпускаемой продукции.

Крестьянин, использую постоянно возрастающую потребность города в сельскохозяйственной продукции и быстро развивающиеся товарно-денежные отношения, мог теперь специализироваться на отдельных видах деятельности, отказываясь, например, от производства домотканого полотна, обуви, ряда предметов домашней утвари, сельскохозяйственного инвентаря и пр. При этом, конечно, его социокультурные установки менялись гораздо медленнее, чем, например, у его брата, переселившегося в город. Крестьянин, по-прежнему, почти в той же степени, что и раньше, находился под влиянием церкви, по-прежнему видел в своих детях будущих помощников и рассматривал их воспитание как инвестиции в собственное будущее.

Совсем другое влияние оказывал город на новоявленного городского жителя. Теперь бывший крестьянин не только не испытывал необходимости в большом количестве детей, но даже постепенно начинал воспринимать их как обузу. В бытность крестьянином он постоянно воспитывал своих сыновей на собственном примере, учил их всему, что знал сам – владеть разнообразным инструментом и чинить его, ухаживать за лошадью, определять по многочисленным приметам время, место и способы лова рыбы и сева тех или иных культур, выслеживать и добывать в лесу дичь, строить и ремонтировать избу и другие постройки и многому другому. В качестве компенсации он достаточно скоро обретал надежных и безотказных помощников.

Теперь же, став городским жителем, он проводил свой рабочий день или на шахте, или у станка либо у конвейера, куда взять своих детей никак не мог. Теперь он встречался со своим малолетним сыном только в редкие часы отдыха и, соответственно, не воспринимал его как будущего помощника. Вне зависимости от того, осознавал это городской житель или нет, но постепенно его сыновья из категории помощников, будущих соратников в борьбе за выживание и будущей опоры в старости переходили в категорию обузы.

Государство было заинтересовано в мобильности населения, которая способствовала экономическому росту. Поэтому государство предпринимало определенное шаги как для оказания помощи молодым родителям в воспитании и образовании детей, например, путем создания сети различных детских учреждений – детских садов, школ и пр., так и для облегчения бремени взрослых детей по содержанию престарелых родителей в виде различных социальных программ для пожилых, организации системы пенсионного обеспечения в старости. Эти шаги в свою очередь способствовали углублению отчуждения между родителями и их детьми (как малолетними, так и взрослыми). С другой стороны, в силу того, что рост доходов индивида повышает относительную стоимость его времени, состоятельным родителям выгодно сокращать время, уделяемое ими воспитанию детей, передавая соответствующие функции внешним специалистам: частным няням, гувернерам, репетиторам, учителям, внося тем самым определенный вклад в ослабление своих связей с детьми.

Интересен вопрос о том, кто же выступал в роли инициатора выхода из патриархальной семьи. Если вспомнить о том, что наиболее тяжелая участь была у жен младших сыновей главы семьи, то можно думать, что инициатива отделения исходила от них. Действительно, если долгими днями в отсутствии мужчин, находящихся на работе вне дома, младшие женщины были вынуждены, помимо исполнения обычных обязанностей по хозяйству, еще и прислуживать старшим женщинам, то различные придирки со стороны последних могли сильно осложнять им жизнь. Поэтому можно думать, что когда до жителей деревни стали доходить слухи о том, что в городе на постоянную работу требуются рабочие с приличной, по деревенским меркам, оплатой труда, женщины стали проявлять настойчивость, подбивая мужей к переезду в город.

Их стремление к отделению фактически являлось протестом против уготованной им и в какой-то мере даже освященной традицией участи постоянно находиться в услужении у старших женщин и/или выступать в качестве секс-рабынь главы семьи. Можно думать, что представители старшего поколения противились такому отделению. Но согласно пословице, «ночная кукушка всегда перекукует дневную». Конечно, данное предположение нуждается в более весомых обоснованиях, нежели ссылка на пословицу. И одно из таких подтверждений имеется. Русский ученый-химик и публицист А. Н. Энгельгардт в конце XIX-го века написал большой труд о «деревенском житье-бытье» в форме 12 писем из деревни.

В XVI-XVIII вв. крестьянин мог на всем своем жизненном пути встретить буквально только одного в достаточной степени образованного человека – местного священника. При этом вся его жизнь протекала под присмотром церкви. Индустриализация и урбанизация высвободили переехавшего в город крестьянина из-под влияния общины полностью и в значительной степени – из-под влияния церкви и целого ряда родственников. Кроме того, урбанизация в какой-то мере освободила его от необходимости заводить как можно больше детей в наиболее, насколько это возможно, раннем возрасте. Следует отметить, что оборотная сторона этих свобод обернулась букетом социальных пороков, стимулировав, в частности, воровство, пьянство, проституцию.

Что касается жены городского жителя, то она с углублением индустриализации также постепенно утрачивает ощущение необходимости в большом количестве детей, предпочитая тратить свое время на зарабатывание денег. Теперь она все чаще и настойчивей выискивает возможности для предотвращения и прерывания нежелательной беременности. Церковь этому противится, но научно-технический прогресс, достижения медицины и биологии создают для этого все новые возможности и, в конце концов, вообще разводят репродукцию и половой акт, делая их независимыми друг от друга. По этому поводу Э. Гидденс отмечает: «Создание пластической сексуальности, отделенной от прежней ее интеграции с репродукцией, родством и потомством, было предварительным условием сексуальной революции нескольких последних десятилетий» ^{[9, с. 54]}.

Гэри Беккер именно в расширении для женщин «возможности самим зарабатывать деньги» ^{[3, с. 422]} усматривает главную причину изменений в брачно-семейных отношениях и репродуктивном поведении. По Беккеру, расширение этой возможности и рост заработков, обусловленный экономическим ростом, стимулировали участие замужних женщин в рабочей силе, повышая тем самым относительные издержки ведения домашнего хозяйства, рождения и воспитания детей. По мере роста доходов, получаемых женщиной в рыночных видах деятельности, возрастает степень ее материальной независимости, снижаются выгоды от совместного ведения домашнего хозяйства и внутрисемейного разделения труда и, следовательно, выигрыш от брака уменьшается, а развод чаще становится привлекательным.

Интересно отметить, что российский социолог В. Ф. Анурин приходит к тому же выводу, что и американский экономист Г. Беккер, однако почему-то называет такую ситуацию парадоксальной. По его словам, «…женщине постепенно, хотя и сравнительно быстро по историческим меркам, удается обрести известную экономическую самостоятельность. Заметим, что это парадоксальным образом вносит серьезный вклад в усиление нестабильности моногамной семьи…» ^{[1, с. 90]}.

На наш взгляд, Г. Беккер четко показывает, что никакой парадоксальности в снижении стабильности брака по мере обретения женщиной экономической самостоятельности нет. Так как если брак терпит крушение вследствие того, что женщина стала получать достаточно высокий доход, позволяющий ей считать себя экономически независимой, то это может означать, как правило, только одно: до этого момента своего супруга женщина просто терпела, причем терпела только потому, что находилась от него в материальной зависимости, и терпела, соответственно, только до тех пор, пока не почувствовала, что обрела экономическую самодостаточность.

Следует отметить, что во второй половине 20-го века не только женщины, но и практически все мужчины почувствовали снижение выгод от заключения брака. Ускорившийся научно-технический прогресс и экономический рост способствовали значительному сокращению сил и времени, которые требовал домашний труд. Благоустроенность и доступность городских квартир, разнообразная бытовая техника, появление различных пищевых полуфабрикатов, быстро расширяющаяся сфера услуг и т. п. понизили бытовую зависимость мужчины от женщины, и как следствие, снизили выгоды от совместного ведения домашнего хозяйства и постоянного проживания под одной крышей.

Индустриализация и урбанизация требовали от городских жителей, постоянно имеющих дело с теми или иными механизмами и приборами, непрерывно повышать уровень своего образования. Рост уровня образования и его массовость приводили к еще большей утрате влияния церкви на индивида. Церковь уже не могла жестоко карать отступников, еретиков, тех или иных нарушителей церковных канонов. Причем с приходом индустриализации она не только скоро рассталась с возможностью действовать в духе святой инквизиции, но и постепенно теряла возможность эффективного применения значительно более мягких наказаний в виде отлучения или требования покаяния.

Углубляющаяся секуляризация общества нашла свое выражение, в том числе и в образовании устойчивой тенденции к снижению со стороны самых широких слоев населения уровня доверия к библейским мифам и степени уважения к церковным нормам, запретам и предписаниям. Все больше укрепляется и распространяется убежденность в том, что жизнь дается один раз, что стремиться следует не к стяжанию святого духа и не к вечному блаженству после смерти, а жить следует здесь, сейчас и для себя. Мне представляется, что современное распространение гедонистических ценностей и устремлений в той или иной степени обусловлено многолетним доминированием нуклеарной детоцентрической семьи. Свою роль сыграли и присущие христианской половой морали лживость и лицемерие, которые рано или поздно должны были быть отвергнуты. В полный голос стремление к отказу от традиционной половой морали заявило о себе во второй половине XX-го века в виде так называемых сексуальных революций.

Таким образом, именно научно-технический прогресс и экономический рост (а не чьи-то зловредные идеи) создали объективные предпосылки для сексуальных революций, а реализованная женщинами возможность самим зарабатывать деньги выступила в роли того непосредственного фактора, который и запустил процесс революционной либерализации половой морали. Именно прогресс и экономический рост привели к резкому понижению роли экономической составляющей в семейных отношениях, разрушив просуществовавшую много веков материальную зависимость женщины от мужчины.

Если бы женщины не захотели или не смогли бы воспользоваться предоставленными индустриализацией возможностями самим зарабатывать деньги, то революционной либерализации половой морали, во всяком случае, в том виде, объеме и той степени кардинальности, в которых мы ее наблюдаем в христианском мире, просто бы не было. В мусульманском мире женщина не получила возможность для входа на внешний рынок труда и, соответственно, индустриализация, научно-технический прогресс и экономический рост, если как-то и повлияли на половую мораль в мусульманских странах, то уж во всяком случае далеко не сколь кардинально, как в христианском мире.

Соответственно, с обретением женщиной экономической независимости семья в христианских странах в значительной степени стала лишаться тех стабилизирующих скреп, в основе которых лежала материальная зависимость жены от мужа. С обретением экономической независимости женщина обрела возможность для полного избавления от мужского доминирования. Поэтому теперь на первое место в браке стали претендовать такие ценности как добровольность отношений, индивидуальная свобода, сексуальная удовлетворенность ^{[1, 9, 12, 14, 26]}. В результате, в области сексуальной морали уменьшается доля лицемерия, и круг, морально оцениваемых сексуальных проявлений, сужается ^[16].

В полной мере эти процессы охватили Европу. С некоторым запаздыванием они происходят и в России, на что вполне определенно указывают результаты многочисленных социологических опросов, приведенные, например, в работах ^{[1, 8, 11, 12, 14, 23]}. Снятие ряда запретов в сексуальных отношениях, естественно, дополнительно увеличило уязвимость брака, повысив его ненадежность, что фактически является оборотной стороной свободы.

Нуклеарная семья, пришедшая на смену патриархальной, сильно ослабила зависимость взрослых людей от многочисленных родственников различной степени близости: родителей, дедушек, бабушек, тетушек, дядюшек, племянников, двоюродных и троюродных братьев и др. В нуклеарной семье, в отличие от патриархальной, каждый из супругов связан определенными обязательствами преимущественно только со вторым супругом.

Наблюдающийся в последнее время в России рост доли незарегистрированных браков (так называемых гражданских) указывает на продолжающийся процесс повышения степени независимости супругов, который отражается, в том числе и в возрастающей автономии каждого из супругов друг от друга. «Автономия выражается в том, что интересы каждого из супругов становятся разнообразнее семейных, а потребности и круг общения мужа и жены выходят за пределы брака» ^{[11, с. 15]}. При этом следует отметить, что доля «внебрачной» рождаемости в нашей стране устойчиво растет примерно с середины 1980-х годов.

Ольга Стоюнина-Здравомыслова отмечает, что Всероссийская перепись населения 2002-го года выявила готовность молодых людей к экспериментированию в личной жизни. «Появились и даже приобретают популярность гостевые и экстерриториальные союзы (их еще называют “браками выходного дня”). Супруги проживают в разных квартирах (иногда по соседству), видятся раз-два в неделю, чаще всего по выходным. … Другие формы отношений – “открытые” браки, когда каждый из супругов пользуется полной сексуальной свободой, а также групповые браки – принадлежность молодежной культуры. В них объединяются несколько пар (две-три), которые живут “коммуной” в течение двух-трех лет» ^[23]. Похоже, что джинн сексуальных фантазий, столько лет угнетаемый государством и церковью, окончательно вырвался на волю. И загнать его вновь в тесное пространство официального (по нынешним нормам) института брака уже вряд ли удастся.

По мнению Елены Вовк, сложившаяся к настоящему времени, как в странах Запада, так и в России, практика брачно-интимных отношений уже такова, что «релевантность утратил не только критерий официальной регистрации союза, но даже критерий совместного проживания и общего хозяйства. Значимость имеет только сексуальная основа союза…» ^[8]. А это означает, что государство и церковь в данных странах полностью утратили монополию и на форму брака, и на модель семейных отношений. Поэтому представляется, что второй пункт в первой главе первого раздела Семейного кодекса РФ «Признается брак, заключенный только в органах записи актов гражданского состояния», уже давно устарел и не отвечает реальности.

Таким образом, есть основания полагать, что сложившаяся в результате индустриализации и урбанизации нуклеарная семья представляет собой всего лишь некоторый переходной тип от традиционной (патриархальной) семьи к новому типу семьи, для которого характерно многообразие семейных форм и моделей отношений.

Можно думать, что дальнейшее стремление к максимальной самореализации, эмоциональному и сексуальному удовлетворению, доверию и открытости может породить множество самых различных семейных моделей. Возможно, что через одно-два поколения в обществе окажется доминирующим такой тип сексуальных и, шире, межличностных отношений, который сделает страдания Ромео и Джульетты, страсти Отелло, отчаяние Анны Карениной абсолютно непонятными для большинства молодых людей.

Достижения научно-технического прогресса к настоящему времени освободили родителей от необходимости выкармливать маленького ребенка женским молоком. В результате этого участие женщины в воспитании детей перестает быть необходимым. Нельзя исключить того, что в будущем научные достижения смогут освободить женщину и от необходимости вынашивать и рожать детей. И некоторые шаги в этом направлении уже наблюдаются. Соответственно, понятие «родная мать» начинает терять свою некогда присущую ему однозначную определенность, в силу чего появляются такие новые понятия, как «биологическая мать», «генетическая мать», «суррогатная мать», «социальная мать». Женщина приобретет новые степени свободы, и ее возможности для выбора модели отношений с мужчинами и/или женщинами и/или детьми могут расшириться еще больше.

Конечно, подобная трансформация, обусловленная демонтажем привычной (нуклеарной) для большинства из нас модели брака, несколько пугает. По-видимому, далеко не всегда удается расставаться с прошлым, смеясь. Ведь расставаясь с прошлым, мы расстаемся со своей юностью и присущими ей идеалами. Тем не менее, представляется очевидным, что ностальгические всхлипывания по патриархальной или нуклеарной семье, например, в форме следующего пассажа: «Если супруги смотрят на семью как на то, что доставляет им определенное удобство, преимущество, комфорт, то есть служит им – такая семья будет несчастной» ^{[5, с. 144]}, представляются и неверными, и непродуктивными.

Просто выделите и скопируйте ссылку на эту статью в буфер обмена. Вы можете также попробовать найти похожие статьи