DOI: 10.25136/2409-8698.2023.10.39061

Аннотация: В статье анализируется сцена братания Мышкина и Рогожина в нескольких аспектах: 1) как своеобразная литературная трансформация народных легенд о братании с Христом; 2) как центр сюжетной композиции романа и аллюзивная проекция его финала; 3) в идейном аспекте как духовное единение главных героев между собой и с русским народом; 4) как символическое отражение внутренних коллизий русского национального характера. Данный эпизод составляет единое смысловое целое с предшествующим ему разговором о вере, в ходе которого князь Мышкин, уходя от прямого ответа на вопрос, верует ли он в Бога, рассказывает о своих встречах с «простым народом», из которых делается им вывод о загадочной хаотичности и глубине народного религиозного сознания. Это – единственное рассуждение о вере во всем «пятикнижии» Достоевского до романа «Братья Карамазовы», из которого Мышкиным делается общий притчевый вывод о том, что веру можно обрести у русского народа-«богоносца», невзирая на темные «бездны» в его душе. Выводы из проведенного анализа позволяют переосмыслить и заново воссоздать идейную эволюцию князя Мышкина на протяжении романного целого. В статье прослеживается опора Достоевского на народные легенды о братании с Христом. Впервые отмечаются важные параллели с финалом романа на уровне символических жестов, парадоксальным образом завершающих обряд крестования из второй главы романа. Мысли князя немедленно получают подтверждение в последующем эпизоде покушения Рогожина на Мышкина, казалось бы, невозможного после сакрального «крестования». Таким образом, намеченная в данном эпизоде неотвратимая катастрофа отношений героев предопределяет безысходность романного финала, не касающуюся, однако, поисков веры и надежды автора на народ.

DOI: 10.7256/2409-8698.2016.3.20054

Аннотация: В статье делается попытка описать характер событийности в романах «пятикнижия» Достоевского, при сравнении их с французским остросюжетным «бульварным» романом, жанровые традиции которого активно эксплуатировались писателем. Общим местом в науке о Достоевском является констатация насыщенности и даже перенасыщенности его романов действием. На самом деле видимость событийности создается благодаря приемам интенсификации их ожидания. При ближайшем рассмотрении, в актуальном романном времени у Достоевского очевидно подавляющее преобладание драматических диалогов над активным действием. Применяются сравнительно-исторический, структурно-типологический, жанрово-исторический методы исследования. Автор вступает в полемику с исследованиями Л.П. Гроссмана и М.М. Бахтина Основными выводами проведенного исследования являются следующие: Бульварная жанровая подоснова романов «пятикнижия» задана лишь на уровне мотивов, главным образом в предысториях героев, сами же романы Достоевского имеют совершенно иную архитектонику, не сводимую к синтезу «бульварной» и «философской» составляющих. Получается, что, при сильном влиянии авантюрного романа, сам авантюрный сюжет остается у Достоевского за пределами собственно романного изображения.

DOI: 10.7256/2454-0749.2016.2.18424

Аннотация: Целью работы является проследить механизм формирования типа героя-идеолога в послекаторжном творчестве Достоевского, начиная с «Записок из подполья», восстанавливая пропущенные смысловые звенья в отдельных конкретных произведениях за счет наличия общих типических черт и идейных блоков в сознании героев, благодаря чему становится возможным рассматривать творчество 1865-1880х годов как единый гипертекст. Питательной почвой для рождения будущих идей является «подпольная психология», отъединяющая героя от живого общения, и «мечтательство», предопределяющее «фантастическое» и «созерцательное» происхождение идеи. У подобной идеи возможно всего два вектора: богочеловечество и человекобожество. Если идея богочеловечества предполагает восстановление на Земле царства Христова – миллениума, то человекобожество ставит целью «устроиться человечеству на Земле одному без Бога». Переход от романтического индивидуализма к религиозной сверхзадаче (спасению и «преображению» человечества) становится возможен благодаря эстетической составляющей идеи, которая оказывается своего рода идеалом красоты, промежуточным звеном между религиозным и романтическим сознанием. Идея человекобожества становится философской подосновой преступления, которое может задумываться как убийство, политическое убийство, самоубийство, «богоубийство», отцеубийство, которое призвано утвердить его идею и поэтому приобретает в ее контексте сакральный смысл. Мы предлагаем называть это действие сверхпоступком, поскольку он призван решающим образом изменить бытие героя и весь мир вокруг него. Сверхпоступок оказывается единственным действием, на которое способен герой-идеолог – сюжетной кульминацией, единственной в его жизни и судьбе. В конечном итоге герои-идеологи Достоевского – герои одного поступка, но не интриги. Антитезой сверхпоступку становится переживание рая, доступное приверженцам обеих идей В работе используются герменевтический, историко-литературный и сравнительно-типологический методы исследования, с сочетании с данными теологии и культурологии. Особым вкладом автора в исследование темы является вывод о единстве типа героя-идеолога в "пятикнижии" Достоевского, несмотря на внешнюю кардинальное различие их характеров, новое рассмотрение специфики идей героев. Впервые идеология героев Достоевского рассматривается в неразрывной связи с ее психологической подосновой и сюжетной функцией. Результаты работы могут быть использованы при исследовании творчества Достоевского в ВУЗовских общих и специализированных курсах а также при прохождении творчества Достоевского в средней школе.

DOI: 10.7256/2409-8698.2016.2.19126

Аннотация: В статье говорится о наличии в романах Достоевского мифологических сквозных сюжетов. Выявляется специфика персональных мифов в позднем романном творчестве Достоевского, обусловленная характером идей, выдвигаемых как автором, так и его героями. Прослеживается миф о жертве, центральный для таких романов «пятикнижия», как «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы». В большинстве из указанных романов жертвенный миф встречается сразу в нескольких сюжетных вариантах: оказывается, что спасение мира через жертву мыслят как герои – носители идеи богочеловечества, так и носители идеи человекобожества. Методами исследования, использованными в данной работе, являются историко-культурный, герменевтический, сравнительно-исторический и сравнительно-типологический, с привлечением данных мифопоэтики. Основными итогами исследования является определение специфики мифотворчества в поздних романах Ф.М. Достоевского при задействовании ведущих современных концепций мифа, с итоговой формулировкой мифа в "пятикнижии" Достоевского. Также целью работы стало детальное рассмотрение мифа о жертве в романах "пятикнижия". Прослеживается его амбивалентность философского смысла жертвенного мифологического сюжета, обуславливающая, в свою очередь, многоплановость поэтики и идейно-художественной системы каждого романа в целом.