DOI: 10.7256/2409-8698.2015.3.17259

Аннотация: В статье разрабатываются проблемы истории, воплощённой в художественных образах. Непосредственным предметом анализа избрана повесть А.С. Пушкина «Станционный смотритель», представляющая собой образцово-показательный пример в этом роде. В огромном, продолжающем расти числе разнообразных интерпретаций пушкинского произведения по истории жизни смотрителя Самсона Вырина, как ни странно, недостаточно изучен феномен времени. Удивление тем, в имеющихся трактовках доминирует представление абстрактного времени (одинаково общая для всех и каждого нечто схема: прошлое – настоящее – будущее), вызвало потребность перехода к представлениям конкретного времени, специфически присущего именно вот этому «есть», его своеобразной динамике. Такова исходная задача предлагаемых в статье наблюдений и размышлений. Для её решения применяется метод «вдумчивого медленного чтения» и сравнительного анализа разных контекстов. В силу иного «зрительного разрешения» исчезающее при обычном восприятии временнáя мелочь, рассыпанная автором как бы невзначай, мимоходом, достигла критической концентрации для чёткого проявления единой связности. В статье реконструировано точное время событий повести и общая продолжительность описанной в ней истории. «Расчисленное по календарю время» совмещается с биографическими данными Пушкина и его (близких) знакомых, а так же играет роль надёжного компаса в установлении непростых соотношений между местами развёртывания сюжета и реальным эмпирическим пространством. Выстроенный, по возможности максимально точно, хронотоп служит прочным мостом между образной тканью пушкинского произведения и послужившей ему источником реальностью. Фактически биографическим прообразом "Станционного смотрителя" выступают взаимоотношения между Пушкиным, Карамзиным и "молодыми якобинцами" (декабристами) в 1816-1826/27 годах. Важнейшим результатом рассмотрения художественного текста повести в зеркале точного – волшебного у Пушкина – времени является открытие парадоксальной запечатлённости (следовательно, и запечатанности) в образе главного героя творчества и личности Н.М. Карамзина, любившего парадоксы. Открытие неизвестного Карамзина в известной повести Пушкина обогащает возможности углублённого понимания исторической преемственности между ними в развитии российской духовной культуры.

DOI: 10.7256/2454-0749.2014.4.13727

Аннотация: Статья посвящена исследованию историософских взглядов А.С. Пушкина. Осмысление Поэтом судьбы Российской Империи выявляется путём анализа особенностей образности его произведения «Медный всадник. Петербургская повесть» (1833), которое стало важнейшим текстом духовной культуры в нашей стране. С момента опубликования пушкинский шедевр вызвал и до сих пор вызывает огромное число разных откликов и множество противоречивых концептуальных интерпретаций. Нарастающие различия становятся избыточными, заслоняют собой текст оригинала и размывают собственно авторскую позицию. В условиях чрезвычайно «расширившийся Вселенной» напрашивается подход к пониманию идейного смысла «Медного Всадника» противоположным образом. Содержательному развёртыванию пушкинского произведения должно предшествовать его предельное сжатие, нацеленное на установление центрального предложения в нём, а затем и на слово-«ядро» в самом центре. Таким словом-«ядром», выражающим противоречивую динамику мироустроения, парадоксально оказывается сказуемое «стоит» в последнем предложении 1 части «Медного Всадника». Его необычность привлекала внимание нескольких пушкинистов, но решающего значения они ему не придавали. На мой взгляд, первостепенность и оригинальность его образности порождается значениями двух разных глаголов: «стоИть» и «стОять». Трудность полного усвоения содержания ключевого сказуемого заключается в том, что оно, с одной стороны, вызывает сбой поэтического размера текста и смену его на прозу, а с другой, объединение обоих в одно целое. Тем самым в самом истоке системы образов произведения обнаруживается взаимодополнительность поэтического пласта с прозаическим, бытового с фантастическим, физического с метафизическим. В данной трактовке приверженность Пушкина России как великой державе (Империи) несомненна и органически сочетается с его общей, в целом положительной оценкой деяний Петра I, в которой Поэт призывает его наследников особо почитать и культивировать милосердие.

DOI: 10.7256/2409-8698.2014.2.13985

Аннотация: В данной статье исследуются историко-философские и политико-государственные взгляды А.С. Пушкина, актуальные для современной России. Предметом рассмотрения является «Медный Всадник». Петербургская повесть (1833). С момента опубликования пушкинский шедевр вызвал и до сих пор вызывает огромное число различных откликов и множество противоречивых концептуальных интерпретаций. Отличительная особенность предлагаемых размышлений заключается в сочетании магистральной тенденции в общей эволюции творчества Поэта с пристальным вниманием к часто «проходным» эпизодам и незамечаемым деталям, к тому же различным в вариантах беловых рукописей. Такой подход обусловливает возможность осмысления произведения в его полном объеме и аутентичной структуре, а не подгонять избранные из него места под заранее принятую в качестве доминирующей идею. Метод «медленного чтения» и сравнительный анализ позволяют точнее устанавливать в контекстах разного уровня конкретное значение данной детали и/или фрагмента в диалектическом единстве частей и целого. Статья состоит из двух разделов. В первом критически исследуются две интерпретации «Медного Всадника». В первой из них интересующий нас фрагмент оказывается вне реконструкции идейного смысла стихотворной повести. Вследствие этого богатство ее содержания обедняется и, на мой взгляд, искажается, степень достигнутого в нем совершенства значительно понижается, требуя восполнения в последующих пушкинских творениях. Напротив, для второй интерпретации изучаемый фрагмент – неотъемлемая и органичная часть целого. Более того, в нем заключена уникальная информация, объясняющая ясновидение героя, сверхъестественность его безумия. Представленный в статье микроанализ этой трактовки позволяет оспорить ее в пользу естественного понимания фантастического в «Медном Всаднике». Второй раздел статьи представляет собой хронологическую последовательность использования слова «колпак» в творчестве Пушкина. Основная тенденция наблюдаемой здесь эволюции, по моему мнению, подтверждает и дополняет предшествующие выводы о нарастании естественного, конкретно-реалистического подхода в понимании Пушкиным исторических явлений. В общем предлагаемая трактовка открывает некоторые аспекты пушкинского мировоззрения, нацелена на углубленное конструктивное обсуждение взглядов Поэта действительности.

DOI: 10.7256/2454-0749.2013.2.9014

Аннотация: Статья посвящена рассмотрению одной из самых интригующих и дискуссионных тем творческой жизни величайшего Поэта. В ней продолжается обоснование и развитие авторской версии понимания сути «утаенной любви» А.С. Пушкина к О.С. Потоцкой-Нарышкиной, выдвинутой для обсуждения в монографии «Примерь-ка, Золушка, наряд поэзии чудесный», два фрагмента из которой опубликованы в данном журнале: «И месяц с правой стороны» (Ушаковский альбом (весна). 2011. № 4; «Ужели имя найдено?». 2013. № 1). Анализ первоисточников (законченных и незавершенных произведений Пушкина, их черновых вариантов, графики, надписей и помет в рабочих тетрадях опирается на результаты последних текстологических изучений рукописей, а также учитывает различные интерпретации данной проблемы в пушкинистике. Это позволяет автору с немалой долей вероятности предложить новаторское решение поставленной задачи. В свою очередь, обретенная «разгадка» становится основанием выявления скрытых связей между произведениями Поэта, разделенных годами жизни, жанрами, существенно изменившейся общественно-политической обстановкой. Кризисный перелом в пушкинском антропоэзисе предстает как утрата гармонии в первичном мыслеобразе «Любви-Свободы». Случайно ли это?

DOI: 10.7256/2454-0749.2013.1.7260

Аннотация: обнаружение связи «Дон Жуанских» списков Пушкина в Ушаковском альбоме с «Евгением Онегиным» позволяет по-новому интерпретировать содержание первых глав романа в стихах, также иначе взглянуть на их биографическую основу. Опора на диалектическое единство действительности и поэзии в творчестве Пушкина позволяет автору статьи предложить новое имя для его «утаённой любви». В пушкинистике оно известно, но ей отводилась роль Золушки. По моему мнению, время знакомства и общения с ней Поэта, главное, его творчество в этот длительный период делают именно её кандидатуру приоритетной сравнительно с другими в пушкинистике.

Аннотация: Реконструкция динамики заполнения Пушкиным Ушаковского альбома позволяет предположить, что составление им осенью Дон-Жуанских списков – продолжение его весенних разговоров с сёстрами о любовных увлечениях Поэта. Скорее всего, они связаны со 2 переизданием первой главы «Евгения Онегина» и выходом в свет поэмы «Полтавы» в конце марта 1829г. Графическим свидетельством этого в альбоме являются автопортрет Пушкина в виде романтического Поэта и женская Троица, помещённая на соседних листах. Следовательно, ларцом, хранящим тайну любви Пушкина, является роман в стихах, особенно его первые главы, созданные в Одессе. В отличие от «Бахчисарайского фонтана» «Евгений Онегин» как целое не рассматривался в пушкинистике как ключевое произведение в решении проблемы «утаённой любви» А.С. Пушкина.