Как можно помыслить социальную науку, социальную реальность и онтологию

Розин Вадим Маркович доктор философских наук главный научный сотрудник, Институт философии, Российская академия наук 109240, Россия, Московская область, г. Москва, ул. Гончарная, 12 стр.1, каб. 310 Rozin Vadim Markovich Doctor of Philosophy Chief Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences  109240, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str.1, kab. 310 rozinvm@gmail.com Другие публикации этого автора

В практике, ориентированной на естествознание и инженерию, считается, что эффективные действия и сооружения, определяются и рассчитываются на основе законов природы. Интересно, что впервые само понятие природы Аристотель вводит именно с целью определения условий эффективного практического действия. С точки зрения Аристотеля природа (φύσις) работает на практическое действие (techne) в двух случаях. Во-первых, на небе, в Разуме, где techne просто совпадает с physis, причем условием этого совпадения, считает Аристотель, выступает мышление и постижение в разуме, как пишет А.Ф.Лосев, самой первой формы ‒ эйдоса эйдосов. Во-вторых, подобное совпадение имеет место на земле, когда мастер, мысля, постигает небесные формы-эйдосы, что Аристотель понимает как выявление сущности, и, следуя им, строит такое techne, которое вызывает нужное самодвижение, т.е. то, что происходит «по природе» ^{[4, с. 63]}.

Знание того, что происходит «по природе», по Аристотелю, ‒ это, с одной стороны, причина и сущность явления, а с другой ‒ неизменные условия (особый род бытия), которые нужно учесть, действуя практически ^{[4, с. 67]}. «Из различных родов изготовления, – пишет Стагирит в “Метафизике”, – естественное мы имеем у тех вещей, у которых оно зависит от природы <…> природою в первом и основном смысле является сущность вещей, имеющих начало движения в самих себе как таковых» ^{[4, с. 69]}.

Как я показываю, аристотелевское понятие природы переосмысляется в средние века и эпохе Возрождения (трактуется как законосообразная, математически заданная реальность, в которой скрыты силы и энергии), что позволило в Новое время в работах Галилея и Ньютона разработать способ получения знаний, истолковываемых именно как законы природы. На их основе, действительно, удалось построить эффективное практическое действие (инженерное), т.е. такое, которое давало нужный (рассчитанный и прогнозируемый) результат ^[4].

Успехи инженерии и сама идеология естествознания обусловили распространение в XVII-XIX веках понятия природы на различные явления, не исключая социальных и гуманитарных. Но уже со второй половины XIX столетия становится понятным, что существует не только «первая природа», по отношению к которой действует естественнонаучный подход и можно говорить о законах, но и другие «природы» ‒ «вторая природа», «социальная природа», «биологическая» и пр. Для этих природ проблематично установление законов, напоминающих естественнонаучные, а также критерии обоснования истинности научных знаний. Например, в «науках о духе», противопоставленных «наукам о природе», необязательны математизация и эксперимент галилеевского типа; кроме того, истинность и объективность знаний удостоверяется не относительно любой потенциальной аудитории (принципы воспроизводимости и валидности), а только определенной, взгляды которой близки взглядам привлекательной для данной аудитории научной школы или даже отдельного исследователя ^{[8, с. 359-372]}.

В этой связи возникает вопрос: можно ли говорить о социальной природе, если социальные явления развиваются и меняются под влиянием социокультурных факторов, а также целенаправленной деятельности человека? В.Г.Федотова склоняется к мнению, что да можно, хотя еще одной стороной социальной природы выступает гуманитарный план. Социальные науки, пишет она, «несут ответственность перед людьми за состояние социальной жизни, ибо их цель заключается не только в объективном познании, но и нахождении путей социально необходимых преобразований. Требование понятности, доступности для обсуждения (характерные для гуманитарного подхода. ‒ В.Р.) заменяется другим ‒ уметь раскрыть социальные механизмы, дать возможность их использовать, осуществить не только регулятивно-консультативную, но и познавательно-преобразующую, даже технологическую функцию (что характерно уже для естественнонаучного подхода. ‒ В.Р.) Социальные науки гуманитарно-адекватны, если выполняют эти задачи. Например, экономические науки проявят свою гуманитарную адекватность, если не только выразят экономические устремления людей, но и найдут механизмы и способы реализации этих устремлений на основе объективных экономических законов… Речь идет о взаимодействии социальных и гуманитарных наук, то есть об одновременной работе двух программ. Одна анализирует цели и ценности субъекта, другая выявляет закономерности, которые могли бы привести к достижению этих целей» ^{[13, с. 136, 139]}.

В более позднем совместном исследовании, посвященном глобальному капитализму, мы видим близкий подход. С одной стороны, авторы (В.Федотова, Колпаков, Н. Федотова) явно стремятся реализовать естественнонаучный подход, выявляя в качестве закономерности три этапа становления и развития капитализма (в этом смысле можно говорить о социальной природе). С другой стороны, они описывают эти этапы скорее не в «логике природных законов», а в «логике сингулярности». «В отличие от Первой великой трансформации, ‒ пишут В.Федотова, Колпаков, Н. Федотова, ‒ сформировавшей капитализм и доведшей его до либеральной классической фазы, Вторая великая трансформация оборвала либеральный капитализм и перевела его в организованную форму…Частью этой новой трансформации явились системная оппозиция первой глобализации как черте либерального капитализма…Третья великая трансформация ‒ 90-е годы XX ‒ начало XXI века и ее будущее, как нам кажется, очень длительное продолжение первоначально характеризовались неомодернизмом, догоняющей модернизацией незападных стран, пытавшихся реализовать идеал либерального капитализма XIX века. Довольно быстро ‒ за два десятилетия ‒ третья трансформация свернула в сторону, более близкую ко Второй великой трансформации ‒ антилиберальной фазе, обещающей новые повороты и бифуркации как в развитии капитализма, так и в протекании и понимании прогресса» ^{[14, с. 17]}.

Важно обратить внимание на то, что авторы «Глобального капитализма» пишут не о законах природы, а о синергетических закономерностях, о точках бифуркации. «Выше мы подчеркивали, что процесс становления экономики капиталистического рыночного типа не был эволюционным. Формирование национальных государств и внутреннего рынка было первой точкой бифуркации, приведшей к становлению капитализма как системы хозяйства в Европе. Второй такой точкой бифуркации был переход к саморегулирующемуся рынку и последовавшему за этим превращению капитализма из системы хозяйства в тип общества… Классический капитализм, повторим, стал продуктом человеческой изобретательности, плодом его творческой активности, создавшей в Европе в результате Вестфальского мира систему национальных государств и внутренние рынки на всей территории этих государств. Этот момент в истории не был результатом процесса эволюции, он стал точкой бифуркации, развернувшей человека к своему неопределенному будущему, которое он теперь сам должен продолжать творить» ^{[14, с. 186, 188]}.

Таким образом, речь идет не о природе. Тогда о чем? Анализ показывает, что на место природы авторы ставят социальную реальность, истолковываемую культурологически и антропологически. При этом они ссылаются на академика В.С. Степина. «Его подход от классической теории модернизации отличает внимание к культурным и антропологическим факторам, что является той уже давно произведенной Степиным инновацией, к которой сегодня подошли новые теории модернизации, представленные на Западе Ш. Айзенштадтом, С. Хантингтоном, а в России Б.Г. Капустиным и авторами данной книги. Теория культуры становится, таким образом, основанием для анализа как западных капиталистических обществ, так и стран нового капитализма» ^{[14, с. 171]}.

Сам Степин склонен говорить о саморазвивающихся системах с синергетическими эффектами. «Сложные саморазвивающиеся системы, ‒ пишет он, ‒ требуют для своего освоения особой категориальной сетки. Категории части и целого включают в свое содержание новые смыслы. При формировании новых уровней организации происходит перестройка прежней целостности, появление новых параметров порядка. Иначе говоря, необходимо, но недостаточно зафиксировать наличие системного качества целого, а следует дополнить это понимание идеей изменения видов системной целостности по мере развития системы… Освоение саморазвивающихся систем предполагает новое расширение смыслов категории "причинность". Она связывается с представлениями о превращении возможности в действительность. Целевая причинность, понятая как характеристика саморегуляции и воспроизводства системы, дополняется идеей направленности развития. Эту направленность не следует толковать как фатальную предопределенность. Случайные флуктуации в фазе перестройки системы (в точках бифуркации) формируют аттракторы, которые в качестве своего рода программ-целей ведут систему к некоторому новому состоянию и изменяют возможности (вероятности) возникновения других ее состояний…. системно-структурные характеристики саморазвивающихся систем и соответствующий категориальный аппарат первоначально разрабатывались в философии на материале социально-исторических объектов (включая развитие духовной культуры). В естествознании системно-структурные особенности таких систем стали исследоваться позднее, уже в XX столетии. Наиболее значимый вклад был сделан благодаря междисциплинарным исследованиям, приведшим к становлению синергетики… Я разделяю и отстаиваю точку зрения, согласно которой синергетика выступает научным знанием о саморазвивающихся системах» ^[12].

В саморазвивающиеся системы Степин включает и деятельность человека: «деятельность, актуализируя те или иные сценарии…становится "соучастником" естественного процесса эволюции. Реализация одного из возможных сценариев предстает и как искусственно созданная, и как результат естественного развития. Другое дело, что благодаря деятельности могут реализовываться маловероятные сценарии развития. В этом аспекте различение естественного и искусственного может сохранять свой смысл. Для саморазвивающихся систем операции деятельности перестают быть чем-то внешним по отношению к развитию системы, а предстают как процесс-компонент, включенный в это развитие» ^[12].

Итак, категория и онтология природы в некоторых направлениях социальных наук заменяется на категории типа «саморазвивающиеся системы» или «культура». «Изучение динамики культуры, ‒ пишет Э.Орлова, ‒ позволяет понять не только то, чем являются ее составляющие и почему, но и то, каково их происхождение, какие преобразования они претерпели и что с ними может случиться... понимание механизмов динамики культуры, особенно на микроисторической шкале времени, открывает широкие возможности для разработки помощи людям при их адаптации в сложном и изменчивом социокультурном окружении за счет изменения стереотипов поведения, структур взаимодействия, навыков, ценностных ориентаций и т.п.» ^{[2, c. 18, 19]}. При этом авторы этих концепций стараются сохранить расширенный естественнонаучный подход, поскольку они считают, что социальные явления все же законосообразны. А иначе, каким образом можно конституировать эффективное социальное действие, например, реформу или модернизацию?

Но может быть, конституировать эффективное социальное действие, напоминающее инженерное или проектное, невозможно вообще (имеется в виду проект, реализация которого даст именно то, что замышлялось и рассчитывалось)? Вопрос этот я задаю и потому, что в социальной сфере было очень мало проектов, которые можно считать удачными. Удачным ли был проект К.Маркса построения социализма? Вряд ли, ведь российский проект, во-первых, сильно отличался от задуманного, во-вторых, породил такие негативные последствия, которые лишали смысла сам проект. И западные варианты социализма существенно отличались от исходного, замысленного Марксом. Нельзя считать удачными, показывает В.Федотова, и проекты догоняющей модернизации. Удачными, вероятно, можно считать проектные идеи государственного устройства Локка и Монтескье, реализованные в США. Как я показываю, очень удачным был социальный проект «Донор», разработанный и реализованный группой отечественных методологов ^{[10, с. 81-109]}. Однако условия реализации этого проекта были уникальными, которые трудно создать в среднем случае, поэтому и трудно говорить о социальной реальности.

При разработке проекта «Донор» нужно было миниминизировать препятствия, приводящие к выхолащиванию социальных параметров и невозможности реализации социального проекта. К таким препятствиям в общем случае можно отнести: отсутствие у ключевых субъектов заинтересованности в социальных изменениях, низкое финансирование социальных проектов, отсутствие команды компетентных социальных проектировщиков, недостаточность знаний об основных социальных процессах и обеспечивающих эти процессы условиях, невключенность в проектирование заинтересованных социальных субъектов, деятельность ряда чиновников, использующих социальный проект в личных целях, а не по назначению (главным образом для получения административной ренты ‒ взятки, откаты, создание нужных для получения ренты условий и окружения и прочее).

Первое препятствие в данном случае отсутствовало, поскольку основные ключевые субъекты были крайне заинтересованы в реформировании службы крови. Именно поэтому удалось разрешить и второе затруднение. Проект «Донорство» был хорошо обеспечен в финансовом отношении. Хотя квалифицированных социальных проектировщиков в России фактически нет, при том что социальное проектирование широко распространено, для разработки и реализации проекта «Донор» удалось сформировать достаточно эффективную команду. Проект лично курировала Министр здравоохранения и социального развития России Татьяна Голикова (министр с 2007 по 2012 гг.). Еще один важный участник, Федеральное медико-биологическое агенство во главе с Владимиром Уйба. Непосредственной технической реализацией проекта занимались Депортаменты Минздравсоцразвития. Кроме того, в проект были включены главные внештатные профильные специалисты министерства, руководители ведущих гематологических учреждений страны, представители общественных организаций. Не последнюю роль в формировании и реализации программы осуществили два методолога (Ю.Грязнова и С.Малявина, на тот момент – помощник Министра) с командой специалистов по коммуникациям (в составе отдела по приоритетным коммуникационным проектам министерства) ^{[10, с. 81-109]}.

Поскольку удачных социальных проектов очень мало и каждая научная школа или отдельный крупный социальный ученый устанавливает свои социальные закономерности, возникает мысль, что не существует такой реальности как социальная природа. Это предположение подтверждает использование вместо понятия природы предельных онтологий («саморазвивающиеся системы» и «культура»), о которых мы говорили выше. Косвенно его подтверждают и характеристики «сложностности» социальной реальности, о которых пишет Владимир Аршинов, или «неопределенности», еще более распространенные. Но ваш покорный слуга предлагает собственное истолкование предельной онтологии социальных наук ‒ категорию «социальности». Важными характеристиками последней я считаю ценностное истолкование социальной реальности (например, в рамках обсуждения социальной справедливости), анализ массового поведения и социального порядка как его необходимого условия, характеристику модерна и постмодерна как завершения модерна и кристаллизации новых социальных процессов, сознательная работа социальных ученых и практиков, направленная на оптимизацию, совершенствование или улучшение социальной жизни людей ^{[5; 6]}.

Но если не социальная инженерия, то что, и какую тогда роль выполняют социальные науки? Чтобы ответить на этот вопрос, очевидно, необходимо понять, что социальные науки собой представляют. Возьмем для примера экономику. Один из авторов «Глобального капитализма» В. Колпаков, анализируя теорию А. Смита, приходит к выводу, что экономика представляет собой естественную науку, в которой открываются экономические законы. «Экономика становилась наукой, способной соперничать с физикой в открытии объективных законов, и Смит, несмотря на исторические, культурные и прочие интересы, следовал в главном парадигме Ньютона, находя закономерность, гармонию и упорядоченность уже не в физическом мире, а в мире человеческих отношений. В лучших научных традициях своего времени он прежде всего наблюдал экономические отношения, чтобы затем объяснить их природу и закономерности» ^{[14, с. 161-162, 165-166]}.

Однако Колпакову, по сути, возражает наш известный экономист, академик РАН, президент Новой экономической ассоциации В.М. Полтерович. «По-видимому, – пишет он, – многообразие экономических явлений не может быть объяснено на основе небольшого числа фундаментальных закономерностей. Интуитивное понимание этого положения привело к замене принципа единства теории на принцип сосуществования конкурирующих концепций. Нет сомнения, что экономическая теория выполняет полезные функции, создавая необходимый инструмент для понимания. Несомненно, также, что непосредственно воспользоваться этим инструментом удается лишь в сравнительно немногих случаях. Если верно, что основная причина состоит в отсутствии универсальных экономических законов, необычайном многообразии и быстрой изменчивости экономических объектов, то, возможно, выход состоит в принципиально иной организации научного исследования» ^[3].

Мой анализ социальных наук позволяет встать на сторону Полтеровича, а не Колпакова. Социальные науки (социология, экономика, социальная психология, история, юриспруденция, политология, антропология и др.) выявляют не вечные природные законы, а описывают сложившиеся в определенных исторических и культурных условиях временные закономерности. В этом отношении, хотя идеальные объекты социальных наук напоминают идеализации природных образований, фактически ‒ это схемы сложившихся и воспроизводящихся социальных отношений. Это положение можно пояснить на примере той же теории А. Смита.

Анализируя рыночные отношения и производство (предпринимательство) Англии того времени, Смит схематизирует их в ряде положений: например, таких: «годичный труд каждого народа представляет собою первоначальный фонд, который доставляет ему все необходимые для существования и удобства жизни продукты…», «разделение труда ограничивается размерами рынка», «при свободной конкуренции спрос и предложение уравновешивают рыночную и естественную цену», «любая стоимость складывается из трёх видов доходов: заработной платы, прибыли и ренты» ^[11].

Схемы, как я показываю в работе «Введение в схемологию» ^[7], позволяют разрешать проблемы (в данном случае, например, проблему расчетов и проектов, позволяющих сделать торговлю и производство прибыльными), задают новую реальность (идеальных рыночных отношений, определяющих по Смиту действие «невидимой руки рынка»), создают условия для нового практического действия. Например, Смит пишет, что предпринимателю нужно позволить «совершенно свободно преследовать по собственному разумению свои интересы и конкурировать своим трудом и капиталом с трудом и капиталом любого другого лица и целого класса». ^[11] Но предъявляет читателю схемы Адам Смит в форме идеальных объектов и фиксирующих их понятий («экономический человек», «стоимость», «цена», «труд», «разделение труда», «количество труда», «капитал», «конкуренция» и др.), как это и было принято в науке.

Однако у идеальных объектов науки не одна функция, а целых три ^{[8, с. 84]}. Во-первых, они, перехватывая функцию и частично строение схем, выступают как способы решения проблем. Во-вторых, позволяют осмыслить (объяснить) интересующие исследователя эмпирические особенности изучаемого феномена, т.е. факты. В-третьих, идеальным объектам приписываются такие характеристики (они так строятся), чтобы в ходе получения знаний, относящихся к этим объектам, не возникали противоречия. Последнее предполагает согласование между собой идеальных объектов, представляющих изучаемый феномен (согласование или построение теории выглядит очень по-разному: это могут быть сведения, преобразования, конструирование, систематизация и пр., см. ^[1]). За пределами науки (теории) в приложениях или практической деятельности идеальные объекты используются уже как схемы, при этом естественно ряд их свойств перестают интересовать практика, зато другие выдвигаются на первый план.

Социальные науки ‒ не исключение. Идеальные объекты ее теорий тоже строятся таким образом, чтобы можно было решить проблемы, объяснить наблюдаемые социальные факты, получить новые непротиворечивые знания. Проецируя идеальные объекты определенной социальной теории на реальный изучаемый феномен, исследователь, обычно в лице философа, создает «частную онтологию науки». Ее функции двоякие. Во-первых, мировоззренческая: помыслить, как бы сказал Кант, изучаемый объект как «вещь в себе», ведь в отличие от эмпирического феномена, свойства этого конструктивного объекта (онтологии) задаются свойствами идеальных объектов. Во-вторых, на что указал еще Аристотель, обсуждая геометрию, функция конструктивная: онтология представляет собой отрефлексированные в основаниях наук процедуры конструирования идеальных объектов.

За пределами теории идеальные объекты социальных наук используются как схемы, позволяющие решить практические задачи. Эти схемы отличаются от схем, которые создаются вне науки опытным путем.

Схемы ‒ это не модели, они не позволяют рассчитывать и переносить знания, полученные при оперировании с моделями, на моделируемые объекты. Но схемы позволяют действовать и, если схемы удачные, действовать достаточно эффективно ^[7]. При этом схемы социальных наук имеют одну важную особенность: они фиксируют не только сложившиеся социальные отношения, но социальные условия, позволяющие эти отношения совершенствовать и приводить к идеалу социального ученого или практика. В результате, если схемы оказались удачными и реально начинают использоваться в практике социальной жизни, социальная жизнь начинается меняться (развиваться) и постепенно приближаться к идеалу. Это в свою очередь позволяет социальному ученому на основе схем построить социальные модели, как скажем, это произошло в экономике, где на основе схем экономических теорий были построены экономические модели.

Правильно ли считает Полтерович, утверждая, что «непосредственно воспользоваться этим инструментом удается лишь в сравнительно немногих случаях». И да и нет. С одной стороны, он имеет в виду экономические модели, которые получаются в рамках экономических теорий (концепций). А эти теории со временем, действительно, устаревают. Социальная жизнь и отношения не стоят на месте: меняются условия, в жизнь вступают новые поколения и акторы, изобретаются новые технологии, позволяющие иначе, и часто не по назначению, использовать сложившиеся социальные институты и институции. Поэтому со временем не удается воспроизводить сложившиеся социальные условия и закономерности, цикл развития завершается, что служит сигналом к необходимости пересматривать старые социальные схемы и теории и создавать новые. С другой стороны, если удается воспроизводить социальные условия, то в рамках этих условий экономические модели достаточно эффективны.

Во всяком случае, один вывод уже можно сделать. Эффективные схемы социальных наук (и с опорой на них удовлетворительные социальные практики) создаются не в рамках социальной инженерии, и не на основе законов социальной природы, а нащупываются методом проб и ошибок. Один путь создания таких схем ‒ чистый социальный опыт, другой ‒ сначала социальная теория, а потом социальный опыт, удостоверяющий или отвергающий построенные в теории идеальные объекты-схемы.

Характерная особенность социальной жизни модерна и постмодерна ‒ разнообразие форм социальной жизни, форм социализации современного человека. С этой точки зрения, нет одной социальной реальности, для которой характерны единые социальные закономерности и законы. Нет и единой социальной науки и теории, что просто есть фактическая очевидность, констатация сложившейся ситуации. Создано множество очень разных социальных концепций и теорий, часто противоположно характеризующих социальность, ориентированных на решение разных проблем, разного видения и понимания социальной реальности, разных методологических подходов. И все эти концепции и теории проецируются на социальную жизнь, влияют на нее, конституируют ее, но по-разному.

В такой ситуации возникает проблема согласования разных социальных воздействий и представлений социальной жизни. Однако не для того, чтобы привести социальную жизнь к общей для всех организации, а как условие ее нормального развития, мирного разрешения разных и противоположных социальных воздействий, сохранения свободы разных форм социализации и социальности. Один из планов решения этой проблемы ‒ построение предельной онтологии социальных наук. Ее можно помыслить и онтологически, но лучше как методологию, обеспечивающую связь и переходы от одних частных онтологий социальных наук к другим. Как мы отмечали выше, примерами предельной онтологии социальной науки выступают такие построения как саморазвивающиеся системы с синергетическими эффектами, культура, социальность. Сюда же можно добавить традиционное понятие общества, мир-системы Валлерстайна, ризому Делеза и Гваттари, нечеткой, размытой предметности Г. Гутнера, интеркультуры В.Беляева, и этот список можно продолжать.

Таким образом, и это является вторым выводом, в качестве предельной онтологией социальных наук выступает в настоящее время не природа, а ряд других категориальных построений.